Жаропонижающие средства для детей назначаются педиатром. Но бывают ситуации неотложной помощи при лихорадке, когда ребенку нужно дать лекарство немедленно. Тогда родители берут на себя ответственность и применяют жаропонижающие препараты. Что разрешено давать детям грудного возраста? Чем можно сбить температуру у детей постарше? Какие лекарства самые безопасные?
Эдуард Зибницкий, Новый мир № 6, 2012
Среди обитателей Дантова ада были и те, кто попал туда по политическим мотивам: великий гуманист поселил туда врагов своего родного города. В этом, пожалуй, он был не столько представителем Средневековья, сколько истинным италийцем, наследником гражданского духа древней Италии.
Античное отечество менее всего было абстрактной идеей, оно было вполне предметно, его материальные границы совпадали с линией городских стен, внутри которых - родные очаги и кровли… Патриотизм древних римлян - это всегда любовь к Риму, к его славе, а не к бескрайним просторам Римской империи. В свою очередь, гражданские добродетели для древних были неотделимы от личных добродетелей. Вопрос был не в том, за что ты, а с кем ты, по какую сторону городских врат. И, похоже, античность видела в христианах злодеев не потому, что они чтили своего еврейского Бога - ведь в Риме процветали все культы, - а прежде всего потому, что христиане отвергали гражданскую религию Рима, празднества и жертвоприношения которой были признаком лояльности и нормой доброго общежития. Цельс негодовал на христиан именно за это, для него античная религия была в первую очередь цементом имперской системы, хотя пряная дикость мифических представлений его самого смущала.
Но пройдет время - и христианство само станет «гражданским культом» и его тоже будут ценить за «цементирующие» свойства. Кроме того, богослужебная жизнь христиан строилась вокруг таинств, в полумраке катакомб, в интимных собраниях. Частный, слишком приватный культ, который избегал публичных пространств - как это контрастировало с открытостью античного полиса, где все формы жизни так или иначе выплескивались на улицы и площади! Христианство, казалось, замыкалось в себе, в своих интересах, не совпадающих с интересами государства. Точнее, эти интересы лежали в другой плоскости. Будь они враждебны именно Риму, Италии, - еще полбеды: римляне быстро научились восточных богов делать союзниками империи, а греческие и римские боги окончательно стали двойниками друг друга.
Христианство не то чтобы было против государства и рода, просто само благо оно формулировало по-другому. Апостолы нигде не говорят об «общем благе», которое более всего волновало античность, отсюда грандиозные замыслы Платона, отсюда культ публичных героев - военачальников и тираноборцев, законодателей, цивилизаторов, императоров, наконец. Христос был публичным человеком, Он собирал толпы слушателей и очевидцев, Он публично спорил с фарисеями и совершал публичные поступки. Но Он был как бы вне существующих институтов, и хотя Он называл себя Царем Иудейским, к разочарованию многих, стало очевидным, что власть захватывать Он не собирается. Он иногда игнорирует Моисеев закон, но не отвергает его. Он несомненно иудей, но остается вне партий и иерархии израильского общества. Иисус избегает самой острой темы - темы римской оккупации - и дает озадачивающие ответы на провокационные вопросы. Он как бы скользит поверх острых вопросов современности. На самом деле Он отказывается мыслить в жесткой логике вопрошающих - будь то фарисеи, синедрион или римский прокуратор. И самые главные события Евангелия совершаются втайне, для немногих, заранее оставляя поле для сомнений и неоднозначности.
Эрнест Ренан видел причину гибели античной цивилизации, о которой так скорбел, именно в христианах, а не в германцах и не в падении римских нравов. Новая религия, считал он, высасывала соки из империи, морально подтачивая ее изнутри, отбирая лучших людей у армии, государства, культуры. Это почти перекликается с ницшевским определением христианства: «вампиризм бледных подземных кровопийц». По Ренану, христианство вырабатывало слишком равнодушное отношение к гражданскому деланию, проповедуя уход от жизни, аскезу и подготовку к концу мира. Иными словами, христианство погубило античный мир тем, что игнорировало его ценности.
В какой-то момент, если развивать мысль Ренана, напрашивается параллель между позицией христиан по отношению к античному миру и позицией мусульман, непримиримых по отношению к западным ценностям, уже в наше время: даже становясь гражданами западных демократий, они остаются принципиально чуждыми Западу, скорее даже враждебными, пусть и пассивно. Но это - неверная аналогия. У воинствующих мусульман свое видение «общего блага», которое не совпадает с общим благом в понимании Запада. Это «общее благо» - только для верных, оно наступает в результате победоносной войны и расширения границ исламской уммы, в основе которой лежит Закон, регламентирующий почти все стороны жизни. Этот закон не рационален, он как бы дан свыше, и нет нужды обосновывать его внешними, в том числе западными, ценностями. Здесь не может быть синтеза, может быть только тактический компромисс.
У христиан же очень быстро появляется апологетическая литература, которая оправдывает новую веру именно с позиций античного мира - в терминах греческого рационализма и с точки зрения римского общественного правопорядка. Христиане с самого начала ищут примирения с миром и дают свои, христианские истолкования ценностей языческого или секулярного общества. Для начала христианскими становятся империя и философия… И выглядит это превращение так убедительно, что швы этого соединения уже едва различимы в дымке времен.
В самом деле, Новый Завет не предлагает никаких моделей общественного устройства, не призывает объединиться для священной войны, вообще нигде не говорит об общем благе, об идеальном государстве. Сказать вслед за Павлом «ибо нет власти не от Бога» (Рим. 13: 1) - это значит сказать менее чем ничего, так как если взять буквальное понимание этой фразы, то апостол просто уравнивает свирепую тиранию цезарей и, скажем так, кроткое правление Нумы Помпилия или уравнивает самодержавную власть православного российского императора, демократическое Временное правительство и большевистскую «диктатуру пролетариата». То есть любая власть de facto - божественного происхождения. Во всяком случае, очевидно, что Павел не отрицает государство как таковое и считает, что порядок, обеспечивающий гражданскую безопасность, необходимо поддерживать.
Но нигде в Новом Завете не говорится о том, как приобретать и как применять власть в государстве, то есть какова цель государства и какие у него могут быть средства. Христианам входить во власть было как бы противоестественно: первые члены Церкви совершенно спокойно себя чувствуют в роли маргиналов, в качестве одного из меньшинств и далеко не самой влиятельной общины империи. Их понимание «общего блага» в то время - это, пожалуй, победа веры над идолопоклонством, но это не более чем всеобщее обращение в христианство, то есть то же «личное благо», но в массовом масштабе.
Между тем христиане с самого начала участвовали во всех институтах общества, просто потому что в Церковь приходили все - первоначально это были иудеи, но вскоре в ней начали преобладать греки, египтяне, сирийцы, римляне… Из истории мученичества мы знаем, что христианство могло казаться заговором: язычники неожиданно обнаруживали христиан в своей среде. Тайные или явные христиане пронизывали все классы общества и внешне ничем не отличались от окружающих. Лионские мученики твердили суду: «Мы ничего дурного не делаем», тем самым ссылаясь на понимание общего блага, доброго и дурного, своих мучителей…
Итак, Данте, заселяющий свой ад врагами отчизны, был патриотом именно в античном смысле. Его гуманизм, о котором говорила позднейшая критика, заключается и в этой его заинтересованности в гражданской жизни, в его открытости мирским бурям, в гуще которых проходит граница между добром и злом и где цена ложного выбора - не исключено - вечные мучения за гробом… Эта гражданственная пылкость нам очень импонирует, но… но на самом деле, несмотря на грозные видения Дантова ада, Средневековье и Ренессанс все-таки не знали того драматизма политического выбора для христианина, как Модерн… Политика тогда не была связана с борьбой, скажем так, теизма и деизма, с борьбой разных социально-этических систем. Политика была вещью прикладной.
Другой гуманист и тоже итальянец, Никколо Макиавелли советует государям в борьбе за власть вырезать всю родню соперников, и речь идет не о борьбе за идеалы, когда, допустим, цель оправдывает средства, а о «страсти к завоеваниям», которую автор считает естественной, главное - правильно оценивать свои возможности. Там же он объясняет, как нужно дозировать злодеяния, чтобы не стать жертвой народного гнева. Его «Государь» весь написан о средствах, и ни слова о конечных целях политики, которыми грезят люди Модерна - будь то реформаторы, революционеры или реакционеры.
Строго говоря, Средние века и их более рафинированное продолжение в виде Ренессанса не знают идейных войн (между католиками и протестантами - не в счет), сотрясавших Европу в эпоху, начальным моментом которой стала, условно говоря, Французская революция. Средние века не знают непримиримости политических дискурсов. В самом выборе партии еще нет той остроты экзистенциального риска, когда за гражданскими столкновениями, за борьбой исторических начал, возможно, стоят духовные, мистические реалии. Данте мог поселить в аду только участников уже давно ничего не значащих и ничего не могущих изменить междоусобиц - он не мог поселить туда якобинцев, декабристов, масонов, карбонариев, социалистов, анархистов и сепаратистов, покусившихся на целостность «священных империй».
Средневековье, рассматривающее себя как Pax Christiana, не тяготилось жестокостью и политическим имморализмом в духе Макиавелли, картину мира которого можно сформулировать вполне по Ницше, - «плюрализм воль». Даже папа римский, объединяющий под святительской властью все страны Запада, отнюдь не был гарантом мира между западными христианами, а порой и сам был участником международных интриг и даже феодальных войн, как, например, папа Александр. Этот парадокс, когда христиане воевали против своего первоиерарха, представляющего в их глазах Церковь, не остался для современников незамеченным: например, шутка на эту тему стала сюжетом одной из фацеций Поджо Брачоллини - так что особо мучительной рефлексии по поводу такого рода парадоксов Запад не знал.
Папа, кардиналы и епископы были субъектами феодального права и в этом качестве участвовали в борьбе феодалов за власть. Даже конфессиональные различия не были решающими: римокатолики сражались друг с другом, равно как и православные, порой заключая союзы с теми, кого они считали еретиками или погаными. Русские княжества подвергались нападениям православных подданных Золотой Орды; московский великий князь насилием присоединил к своему государству православный Новгород, который, в свою очередь, сопротивлялся как мог; православные подданные Великого княжества Литовского воевали со своими единоверцами на востоке, будучи преданы своим государям-латинянам, - как легендарный Константин Острожский, покровитель православия в Литве. Собственно, тема верности государю, сюзерену, господину и есть главная тема социальной этики Средневековья. Именно в этом моменте субъекты общественных отношений прибегали к Богу как к посреднику. Здесь намеренно ставился вопрос о спасении души и намеренно дело спасения души подвергалось риску: на Востоке целовали крест, придавая политическому договору мистический смысл.
Предательство, измена, клятвопреступление - это и была та единственная «политическая статья» в средневековом кодексе, которая уготавливала место в Дантовом аду. Русские, присягая Михаилу Романову на Земском соборе, призывали на себя и на своих потомков страшные бедствия за нарушение клятвы - в этом веке и в будущем. Римско-католические короли Речи Посполитой оспаривали право московского митрополита снимать крестное целование с тех своих православных подданных, которые бежали из-под их короны на единоверную Московскую Русь. Та же логика действовала уже в царствование Петра, когда украинский гетман Иван Мазепа был подвергнут анафеме не за ересь, а за измену своему православному сюзерену.
Но встает вопрос о том, кому давать клятву верности, кто может быть государем, кто истинный государь и кто ложный. И право крови играло здесь, в общем-то, решающую роль. Дело даже не столько в суеверной вере в особенную «голубую кровь». Здесь еще была и проблема объективной легитимности, то есть внешней, независимой по отношению к субъекту власти. И право наследования было самым простым решением этой проблемы. В свою очередь, буржуазная эпоха знает субъективную легитимность, находящую оправдание в личных качествах и действиях властителя, в его соответствии задачам исторического момента. Порядок и право престолонаследия - пожалуй, самая острая, накаленная тема добуржуазной эпохи. Традиционный сюжет фольклора: принц может быть подменен во младенчестве, но кровь и судьба в конце концов берут свое, и он воцаряется на уготованном ему престоле после многих злоключений и подвигов.
Для государя достаточно было обладать правом на престол по рождению. В этом видели гарантию того, что в выборе властителя не участвует падшая человеческая воля. Так короли превратились в особую расу: во Франции им приписывали способность творить чудесные исцеления. Пушкинский Пугачев показывал на теле «царские знаки» - отметины судьбы, печать высшей санкции. Узурпаторы Ренессанса выдумывали себе фальшивые генеалогии - ибо только королевская кровь могла оправдать насильственные и вероломные действия на пути к власти. Даже Рюриковичи, царившие на Руси веками и чьи права на престол едва ли могли быть кем-либо оспорены, возводили свою генеалогию к цезарям. Королевская кровь была достаточным основанием, чтобы взять власть и властвовать, а для остальных - чтобы повиноваться, рискуя спасением души за нарушение долга.
Парадоксально, но именно на этом фундаменте, на «священном праве королей», пытались строить правопорядок христианской цивилизации на протяжении столетий, и это при том, что в самом Новом Завете ничего об этом нет. Что касается Ветхого Завета, то вся история Израиля будто нарочно складывается так, чтобы дискредитировать саму идею монархии. Даже пример царя Давида свидетельствует, насколько неограниченная власть может быть опасна для души самого властителя и для его ближайшего окружения. А уже преемники Давида показали, насколько она может быть опасна для всего Израиля. Даже династия, основанная ревностными Маккавеями, сразу пустилась в ожесточенные междоусобицы, что в конце концов привело страну к римской оккупации. Однако позже из этих библейских историй извлекались лишь обобщенные нравоучительные сентенции, которые - не без подтекста, конечно, - верноподданнейше подносились венценосцам, точно так же, как в эпоху абсолютизма им же верноподданнейше подносились идеи естественных прав человека.
См.: Р е н а н Э р н е с т. Марк Аврелий и конец античного мира. Ярославль, «Терра», 1991, стр. 201 - 203. (Цельс - римский философ, критик христианства, известный нам по трудам Оригена, на которого и ссылается Ренан.)
Р е н а н Э р н е с т. Указ. соч., стр. 318.
Н и ц ш е Ф р и д р и х. Сочинения в 2-х томах, т. 2. М., «Мысль», 1990, стр. 674.
М а к и а в е л л и Н и к к о л о. Государь. Сочинения. М., «ЭКСМО-Пресс», 2001, стр. 56.
В Писании установление монархии недвусмысленно описывается как массовый каприз, идущий вразрез с предостережениями пророка Самуила. Последний пытался отговорить израильтян, но те стояли на своем. Наконец, в откровении Самуилу Господь говорит: «…послушай голоса народа во всем, что они говорят тебе; ибо не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтобы Я не царствовал над ними» (1-я Цар. 8: 7).
Торонто, Канада
Назначение человека, назначение человечества - вот о чем размышляет Августин. В последних двенадцати книгах «0 граде Божьем» его апология превращается в широкомасштабное истолкование истории. История предстает как борьба между, градом земным, государством этого мира, мирским сообществом, с одной стороны, и, градом Божьим, государством Бога, божественным сообществом, - с другой. В этом великом противостоянии государства мирского и государства божественного и заключается таинственная основа и смысл истории, которая одновременно является историей борьбы святого и не святого.
Происхождение двух сообществ относится к началу времен, когда падение возгордившихся ангелов, наделенных смешанной природой, привело к тому, что наряду с государством Божьим появилось второе сообщество - государство дьявола. Тогда и возникла необходимость в восполнении образовавшейся в результате низвержения ангелов бреши - причем за счет избранных представителей рода человеческого, - до тех пор пока прежнее число граждан божественного сообщества не будет восстановлено. Однако Адам, который одновременно принадлежал и к божественному и к мирскому государствам, своим первым грехом повторил грех гордыни падших ангелов, и среди людей возникло земное мирское государство как полная противоположность государству божественному. Первыми представителями этих государств-антагонистов были, с одной стороны, праведник Авель, с другой - градостроитель и братоубийца Каин. Затем соответственно Израиль и языческие народы, град Бога Иерусалим и град дьявола Вавилон, и, наконец, на последнем этапе истории - Рим (новый Вавилон) и католическая церковь. По самой своей сути град Божий и град земной отличаются друг от друга принципиально:
У них различный господин и управитель: у первого - Бог, у второго - боги и демоны.
У них различные граждане: в первом избранные праведники, исповедующие единого и истинного Бога, во втором - отверженные почитатели богов и себялюбцы.
У них различная позиция: у первого - опирающаяся на смирение любовь к Богу, доведенная до презрения к себе, у второго - основанная на гордыни любовь к себе, доведенная до презрения к Богу.
Зло - это любовь к себе, надменная спесь, благо - любовь к Богу, т.е. желание и любовь к благу истинному. Это равно справедливо как в отношении к индивиду, так и к человеку как существу общественному. Люди, которые живут в Боге, вместе образуют "Град небесный". Августин пишет:
«Два града созданы двумя родами любви: град земной - любовью к себе, доведенною до презрения к Богу, и град небесный - любовью к Богу, доведенною до презрения к себе. Первый полагает славу свою в себе самом, последний - в Боге. Ибо ищет первый славы среди людей, а величайшая слава для другого есть Бог, свидетель совести. Один во славе своей возносит свою голову, второй же говорит своему Богу: Ты, Господи,... слава моя, и Ты возносишь голову мою (Пс 3, 4). В одном господствует похоть, руководящая и правителями, и народами его; в другом служат друг другу по любви и повелевающие правители, и послушные им подчиненные. Первый град - в лице своего правителя - превозносит собственную силу; второй же говорит своему Богу: Возлюблю Тебя, Господи, крепость мою (Пс 17, 2). Даже мудрые в первом граде, ведя жизнь человеческую, добивались благ тела или души, или того и другого вместе; те же из них, кто смогли познать Бога, не прославили Его как Бога и не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмышленое их сердце", называя себя мудрыми (то есть превозносясь в своей гордыне и похваляясь своею мудростью), обезумели и славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся. Именно к почитанию идолов этого рода пришли они - и вожди, и ведомые - и поклонялись и служили твари вместо Творца, который благословен во веки, аминь (Рим 1, 21-25). В другом же граде вся человеческая мудрость - в благочестии, в почитании истинных Богов, в ожидании как награды не только общества святых, но и ангелов; да будет Бог все во всем (1Кор 15, 28).» О граде Божьем, XIV, 28.
Оба града имеют своих посланников на небе: ангелов восставших и тех, кто сохранил верность Богу. На земле они разнятся как потомки Каина и Авеля, так что эти два библейских персонажа выступают символами двух сообществ. На этой земле гражданин первого царства выглядит повелителем и господином мира, гражданин небесного града - пилигримом, странником. Впрочем, первый правдою самою определен к вечному проклятию, второй - к спасению во веки вечные.
История предстает перед нами в свете, решительно незнакомом для греков. Она имеет начало творения и конец сотворенного мира с пограничным моментом в виде воскрешения и страшного суда. Три существенных события размечают бег исторического времени: первородный грех со всеми вытекающими последствиями, ожидание прихода Спасителя, воплощение и страдания Сына Божьего с образованием его дома - Церкви.
Августин настаивает в конце "Града Божьего" на догме воскрешения. Плоть возродится вновь. Хотя и преобразованная, интегрированная, но плотью она все же останется: "Плоть станет духовною, подчинится духу, но будет плотью, не духом; подобно тому как дух был подчинен плоти, но все же остался духом, а не плотью".
История завершится днем Господа, который станет восьмым днем, освященным пришествием Христа, будет вечным отдохновением не только духа, но и тела.
О ГРАДЕ БОЖЬЕМ
’О ГРАДЕ БОЖЬЕМ’
одно из важнейших сочинений Августина Блаженного (датировка написания: 413-427). В книге была осуществлена нетрадиционная разработка проблемы периодизации исторического процесса. По мысли Августина, ‘два града - нечестивцев и праведников - существуют от начала человеческого рода, и пребудут до конца века. Теперь граждане обоих живут вместе, но желают разного, в день же Суда поставлены будут розно’. Люди, живущие в Боге, вместе образуют ‘Град Божий’, или ‘Град небесный’; прочие - ‘Град Земной’. По мысли Августина, ‘две разновидности любви порождают два града: земной град создан любовью к самим себе, доведенной до презрения к Богу, небесный - любовью к Богу, доведенной до полного самозабвения. Первая возносит самое себя, вторая - Бога. Первая ищет людскую славу, вторая устремлена к высшей славе Бога’. Оба града имеют своих посланников на небе: восставших ангелов и тех, кто сохранил верность Богу. На земле они разнятся как потомки Каина и Авеля, эти два библейских персонажа выступают символами двух сообществ. (‘Основатель земного града был братоубийца Каин; ему соответствует и братоубийца Ромул - основатель Рима’.) При этом гражданин ‘Града земного’ на этой земле производит впечатление повелителя и господина мира, гражданин ‘Града Божьего’ - уподобляется страннику и пилигриму. Первый определен к вечному проклятию, второй - к спасению во веки вечные. Как отмечает Августин: ‘Небесный град вечен; там никто не рождается, потому что никто не умирает; там истинное и полное счастье, которое есть дар Божий. Оттуда мы получили залог веры на то время, пока, странствуя, вздыхаем о красоте его’. Нашел отражение в книге ‘ОГ.Б.’ и взгляд Августина на ‘человека внутреннего’ как образ и подобие Бога и Троицы, в коей три Лица при их сущностном единстве. Личность в таком контексте полагалась Августином реализовавшейся в той мере, в какой оказывались отражены три лика Троицы в их единстве. По мысли Августина, ‘...поскольку мы не равны с Богом, более того, бесконечно от Него удалены, посему Его стараниями...
мы узнаем в самих себе образ Бога, т.е. святую Троицу; образ, к коему следует всегда приближаться, совершенствуясь. В самом деле, мы существуем, умеем существовать, любим наше бытие и наше познание. В этом во всем нет ни тени фальши. Это не то, что есть вне и помимо нас, то, о чем мы осведомлены в видах телесных нужд... Безо всякой фантазии очевидно: ‘Я’ есть определенность бытия, то, что способно себя знать и любить. Перед лицом такой истины меня не задевают аргументы академиков: ‘А если ты обманываешься?’. Если обманываешь себя, то ты уж точно есть... Поэтому, следовательно, я существую хотя бы с того момента, когда сам себя надуваю. Откуда известно, что я в состоянии заблуждаться о своем бытии, когда не установлено, что я есть?.. Так, если я знаю, что я есть, то я и способен к познанию себя самого. А когда я люблю эти две вещи (бытие и самопознание), что открывают меня познающего, то очевиден и третий элемент, не менее значимый, - любовь. В этой любви к самому себе нет обмана, ибо в том, что я люблю, я не могу себя обманывать, и даже если бы обнаружилось, что то, что я люблю, фальшиво, то было бы верно, что я люблю вещи лживые и недостойные, но не то ложь, что я люблю’. Согласно Августину, человек не знает творения, ибо он - существо конечное. Бог из собственного существа породил Сына, Который как таковой идентичен Отцу, однако же космос Он сотворил из ничего. Между ‘генерацией’ и ‘креацией’, по мысли Августина, огромное различие: Творец вызывает к бытию ‘то, чего абсолютно не было’. ‘Мы не называем творцами, - отмечает Августин, - возделывающих сады, но и землю-мать, всех кормящую, не назовем творящей... Лишь Бог - Создатель всех творений, по-разному себя воплотивший в них. Только Бог, скрытая сила, все проникающая своим присутствием, дает бытие всему, что так или иначе есть, ибо, не будь Его, не было бы ни того, ни другого, и даже не могло бы быть. Ибо, если мы говорим, что Рим и Александрия взросли благодаря не каменщикам и архитекторам, сообщившим внешнюю форму этим городам, но Ромулу и Александру, их воле, согласию и приказаниям обязаны они своей жизнью, тем более необходимо признать, что сотворение мира дело только Бога, ибо ничего нельзя сделать только из материи, которая создана Им, или только артефактов, созданных людьми. Не будь этой творческой способности создавать все сущее, отними ее, и все перестало бы быть, как и не могло бы начаться быть. Впрочем, я говорю ‘сначала’ в вечности, но не во времени’. (Согласно Августину, Бог, создавая этот мир, создал и время.) Таким образом история предстает в ‘ОГ.Б.’ в принципиально новой версии, незнакомой античному миропониманию: она имеет начало творения и конец сотворенного мира с пограничным моментом в виде воскрешения и страшного суда. Три эти существенных события формируют всемирную историю: первородный грех, ожидание прихода Спасителя, воплощение и страдания Сына Божьего с образованием его дома (града) - Церкви. В конце ‘ОГ.Б.’ Августин акцентирует перспективу воскрешения: плоть (хотя и трансформированная) возродится к жизни: ‘плоть станет духовною, подчинится духу, но будет плотью, не духом; подобно тому как дух был подчинен плоти, но все же остался духом, а не плотью’.
История Философии: Энциклопедия. - Минск: Книжный Дом . А. А. Грицанов, Т. Г. Румянцева, М. А. Можейко . 2002 .
Смотреть что такое "О ГРАДЕ БОЖЬЕМ" в других словарях:
De Civitate Dei … Википедия
- “О ГРАДЕ БОЖЬЕМ” (De Civitate Dei) (410 427) в 22 кн. во многом итоговое сочинение Августина, написанное под впечатлением взятия Рима Аларихом в 410 и состоящее из двух основных частей: кн. 1 Х, посвященные преимущественно римской истории и… … Философская энциклопедия
Философская энциклопедия
- (De Civitate Dei) (410–427) в 22 кн. – во многом итоговое сочинение Августина, написанное под впечатлением взятия Рима Аларихом в 410 и состоящее из двух основных частей: кн. I–Х, посвященные преимущественно римской истории и религии, объясняют… … Философская энциклопедия
Одно из важнейших сочинений Августина Блаженного (датировка написания: 413 427). В книге была осуществлена нетрадиционная разработка проблемы периодизации исторического процесса. По мысли Августина, два града нечестивцев и праведников существуют… … История Философии: Энциклопедия
Манускрипт «О граде Божьем», ок. 1470 года «О граде Божьем» (лат. De Civitate Dei) один из основных трудов философа и богослова Аврелия Августина, в котором Августин представил развёрнутую концепцию философии истории. Августин описывает… … Википедия
Августин (Блаженный) - Святой Августин и апогей патристики Жизнь, духовная эволюция и сочинения Августина Августин Аврелий родился в 354 г. в Тагасте (Нумидия, Африка). Его отец Патриций был мелким собственником, связанным с язычеством (крещен был лишь в конце… … Западная философия от истоков до наших дней
Стиль этой статьи неэнциклопедичен или нарушает нормы русского языка. Статью следует исправить согласно стилистическим правилам Википедии. У этого термина существуют и другие значения, см. Августин … Википедия
АВГУСТИН АВРЕЛИЙ - АВГУСТИН АВРЕЛИЙ (Aurelius Augustinus) (13.11.354, Тагаста, совр. Сук Арас, Алжир 28.08.430, Гиппон, совр. Аннаба, Алжир), крупнейший представитель латинской патристики, сыгравший важную роль в истории европейской философии, в т. ч. и как… … Античная философия
Министерство образования и науки Украины
ЮГНПУ им. Константина Дмитриевича Ушинского
На тему: Учения Августина Блаженного.
«Град земной» и «Град Божий».
Историко-филологический факультет
I курс 2 группа
Студентка: Остапенко А.С.
Преподаватель: Будников А.В.
Одесса 2010
План
Аврелий Августин Блаженный
«Град земной» и «Град Божий»
Аврелий Августин Блаженный
( Augustinus Sanctus) (13.11.354 - 28.8.430) - христианский теолог, виднейший представитель западной патристики. Прошел через увлечения манихейством и скептицизмом, в 387 году принял крещение. С 395 года епископ Гиппона. Духовному миру Августина свойствен ряд противоречий: уникальная умственная восприимчивость и устремление к связующей догме, развитое индивидуалистическое самосознание и мистика сверхличной церковности. Онтология Августина и его учение о боге как абсолютном бытии следуют неоплатонизму, но Августин пытался заново продумать старые идеи, исходя не из объекта, а из субъекта, из самоочевидности человеческого мышления (предвосхищение основной идеи Декарта). Бытие бога, по Августину, можно непосредственно вывести из самосознания человека, а бытие вещей - нет (ход мысли, близкий Ансельму Кентерберийскому и противоположный подходу Фомы Аквинского). Психологизм Августина выявляется в его учении о времени как корелляте помнящей, созерцающей и ожидающей души. Новой чертой мышления Августина было внимание к двум проблемам, мимо которых прошла античная мысль: динамики человеческой личности и динамики общечеловеческой истории. Первой из них посвящена «Исповедь» - лирическая автобиография, рисующая внутреннее развитие Августина от младенчества до окончательного утверждения в ортодоксальном христианстве. С недостижимым для античной литературы и философии психологическим самоанализом Августин сумел показать противоречивость становления личности. При этом личностные тенденции философии Августина сочетаются с теологической доктриной предопределения; от констатации темных «бездн» души Августин пришел к выводу о необходимости божественной благодати, которая выводит личность из тождества себе и тем самым «спасает». Проблема мистически осмысленной диалектики истории поставлена в трактате «О граде божием», который написан под впечатлением взятия Рима ордами Алариха в 410 году. Августин усматривал два противоположных вида человеческой общности: «град земной», т.е. государственность, которая основана «на любви к себе, доведенной до презрения к богу», и «град божий» - духовную общность, которая основана «на любви к богу, доведенной до презрения к себе». «Град божий» никак не тождествен идеалу теократии, в духе которого истолковывали в средние века идеологи католицизма учение Августина (он подчеркивал «бездомность» «града божьего», невозможность его приспособления к политической реальности). Августин находил меткие слова для критики «каиновского» духа империи, потребительски организованной позднеантичной цивилизации, бездумности римлян, завоевавших чужие города и жалующихся, когда то же самое сделали с их собственным городом. Однако всякое насилие - от насилия над ребенком в школе, выразительно описанного в «Исповеди», до государственного насилия - для Августина есть следствие греховной испорченности человека и постольку достойно презрения, но неизбежно. Поэтому Августин признавал необходимость государственной власти, им же охарактеризованной как «большая разбойничья шайка».
Влияние Августина было чрезвычайно многосторонне. Для средневековья Августин был непререкаемым авторитетом в вопросах религии и философии, вплоть до Фомы Аквинского не имеющим себе равного; от него исходит платоническая ориентация ранней схоластики. Возрождение оценило его остроту в передаче индивидуальной эмоции, ранний протестантизм - переживание им благодати. Мотивы «исповеди» в литературе сентиментализма (Руссо и др.) переводили в мирской план опыт самонаблюдения Августина. В современной католической неосхоластике к Августину апеллируют мыслители, не удовлетворяющиеся рассудочностью томизма, экзистенциалисты видят в Августине одного из своих предшественников.
Учение о бытии Августина близко к неоплатонизму. По Августину, все сущее, поскольку оно существует и именно потому, что оно существует, есть благо. Зло не субстанция, а недостаток, порча субстанции, порок и повреждение формы, небытие. Напротив, благо есть субстанция, "форма", со всеми ее элементами: видом, мерой, числом, порядком. Бог есть источник бытия, чистая форма, наивысшая красота, источник блага. Поддержание бытия мира есть постоянное творение его Богом вновь. Если бы творческая сила Бога прекратилась, мир тотчас же вернулся бы в небытие. Мир один. Признание многих последовательных миров пустая, игра воображений. В мировом порядке всякая вещь имеет свое место. Материя также, имеет свое место в строе целого.
Августин считал достойным познания такие объекты, как Бог и душа: бытие Бога возможно вывести из самосознания человека, т.е. путем умопостижения, а бытие вещей - из обобщения опыта. Он анализировал идею Бога в соотношении с человеком, а человека в отношении к Богу. Он осуществил тончайший анализ жизненного пути человека разработал философскую антропологию. Душа, согласно Августину, нематериальная субстанция, отличная от тела, а не простое свойство тела. Она бессмертна. В учении о происхождении человеческих душ Августин колебался между идеей передачи душ родителями вместе с телом и идеей креационизма творения душ новорожденных Богом.
Бог, мир и человек. Мировоззрение Августина глубоко теоцентрично: в центре духовных устремлений Бог как исходный и конечный пункт размышлений. Проблема Бога и его отношения к миру выступает у Августина как центральная. Креационизм (творение) сформулированный в Священном Писании, осмысливается и комментируется крупнейшими мыслителями. Как и Плотин, Августин рассматривает Бога как внематериальный Абсолют, соотнесенный с миром и человеком как своим творением. Августин настоятельно противопоставляет свои воззрения всем разновидностям пантеизма, т.е. единства Бога и мира. Бог, по Августину, сверхприроден. Мир, природа и человек, будучи результатом творения Бога, зависят от своего Творца. Если неоплатонизм рассматривал Бога (Абсолют) как безличное существо, как единство всего сущего, то Августин истолковывал Бога как личность, сотворившую все сущее. Августин специально подчеркивал отличие так понимаемого Бога от Судьбы, фортуны, занимавших и занимающих столь большое место не только в древности, но и по сию пору. Августин всемерно подчеркивает абсолютное всемогущество Бога ("Исповедь".4). По Августину, христианский Бог всецело овладел судьбой, подчинив ее своей всемогущей воле: она становится промыслом, предопределением его. Утверждая принцип бестелесности Бога, Августин выводит отсюда принцип бесконечности божественного начала. Если Бог, говорит Августин, "отнимет от вещей свою, так сказать, производящую силу, то их так же не будет, как не было прежде, чем они были созданы" ("О граде Божием". X.25). Августин писал: "Не мать моя, не кормилицы мои питали меня сосцами своими, но Ты через них подавал мне, младенцу, пищу детскую, по закону природы. Тобою ей предначертанному, и по богатству щедрот Твоих, которыми Ты облагодетельствовал все твари по мере их потребностей" ("Исповедь".6).
Вечность и время. Размышления Августина о творении мира Богом привели его к проблеме вечности и времени. Естественно возникал вопрос: что же, выходит Бог пребывал в недеянии до того, как сотворил мир? Августин прекрасно понимал всю невероятную сложность проблемы времени. "Что же такое время? " - спрашивал он и отвечал: "Пока никто меня о том не спрашивает, я понимаю, нисколько не затрудняясь; как скоро хочу дать ответ об этом, я становлюсь совершенно в тупик" ("Исповедь".4.7). В результате глубоких размышлений Августин пришел к выводу: мир ограничен в выборе
Здесь мне хотелось бы возразить Августину. Он явно умаляет свободу целеполагания, выбор и принимаемые решения, которыми реально обладает человек: ведь именно в этом таится ответственность человека и перед Богом, и перед людьми, и перед своей совестью. Да, мать кормит ребенка по законам природы, но она в этом осуществляет и свое Я, свою свободу в пространстве, а бытие его, ограничено во времени. Время и пространство существуют только в мире и с миром. Начало творения мира есть вместе с тем и начало времени. Вот удивительно точное определение времени: время есть мера движения и изменения.
В этом гениально простом философском определении такого Дикого феномена, как время, Августин опередил И. Ньютона и предвосхитил А. Эйнштейна. Это определение - верное и вполне ручное и поныне. Августин, стремясь установить соотношение настоящего, прошедшего и будущего, пришел к гениальной идее: ни прошедшее, ни будущее не имеют реального существования - действительное существование присуще только настоящему. И в зависимости от него мы осмысливаем и прошлое, и грядущее: нет никакого "пред тем" и никакого "потом". Прошедшее обязано своим существованием нашей памяти, а будущее - нашей надежде. Характерная черта настоящего - стремительность его течения: человек не успеет оглянуться, как он уже вынужден вспомнить о прошлом, если он в этот момент не уповает на будущее. Какая поразительная тонкость мысли у великого философа, ведь свою концепцию он нередко именует релятивистской теорией времени.
Вечность же мыслится Августином так: в мире мыслей идей Бога все есть раз и навсегда - статичная вечность неотделима от Бога. "Умственным взором я отделяю от вечного всякую изменчивость и в самой вечности не различаю никаких промежутков времени, так как промежутки времени состоят из прошедших и будущих изменений предметов. Между тем в вечном нет ни преходящего, ни будущего, ибо что проходит, то уже перестает существовать, а что будет, то еще не начало быть. Вечность же только есть, она ни была, как будто ее уже нет, ни будет, как будто доселе ее еще не существует" ("Об истинной религии". X). Августин связывает идею времени с движением сущего: "Моменты этого движения и изменения, поколику совпадать не могут, оканчиваясь и сменяясь другими, более краткими или более продолжительными промежутками, и образуют время" ("О граде Божием". X.2).
Имея в виду длительность как атрибут времени, Августин говорит: "Время есть действительно какое-то протяжение" ("Исповедь". X.23). Настоящее остается действительным временем только при том условии, что через него переходит будущее в прошедшее ("Исповедь". X.4). Мыслитель находится в творческих поисках: "Я ничего не утверждаю, а только доискиваюсь истины и пытаюсь узнать ее. Не скажут ли мне, что и эти времена, прошедшие и будущие, также существуют; только одно из них (будущее), переходя в настоящее, приходит непостижимо для нас откуда-то, а другое (прошедшее), переходя из настоящего в свое прошедшее, отходит непостижимо для нас куда-то, подобно морским приливам и отливам? И в самом деле, как могли, например, пророки, которые предсказывали будущее, видеть это будущее, если бы оно не существовало? Ибо то, что не существует, и видеть нельзя. Итак, надобно полагать, что и прошедшее, и будущее время также существуют, хотя непостижимым для нас образом" ("Исповедь". X.7). Августин мучается в поисках истины по этому вопросу, но в результате заключает:
"Теперь ясно становится для меня, что ни будущего, ни прошедшего не существует, и было бы точнее выражаться так: настоящее прошедшего, настоящее будущего. Только в душе нашей есть соответствующие три формы восприятия, а не где-нибудь инде (т.е. не в предметной действительности): для прошедшего есть у нас память, а для будущего - чаяние, упование, надежда ("Исповедь". X. 20).
Добро и зло - теодицея. Говоря о деяниях Бога, мыслители подчеркивали его всеблагость. Но в мире творится и зло. Почему всеблагой Бог допускает зло? Не на нем ли лежит ответственность за зло в тварном мире? Мимо этих вопросов не мог пройти ни один религиозный философ, включая, конечно, и Августина. В неоплатонизме зло рассматривалось как отрицательная степень добра. Опираясь на тексты Священного Писания, где говорится о доброте Творца, Августин доказывал, что все сотворенное им в той или иной мере причастно к этой абсолютной доброте: ведь Всевышний, осуществляя творение, запечатлел в тварном определенную меру, вес и порядок; в них вложены внеземной образ и смысл. В меру этого в природе, в людях, в обществе заключено добро.
Подобно тому как тишина есть отсутствие шума, нагота - отсутствие одежды, болезнь - отсутствие здоровья, а темнота - отсутствие света, так и зло - отсутствие добра, а не нечто, существующее само по себе, как некая особая сила. Правда, это слабое утешение для страждущего и терпящего, попытка Августина снять с Бога ответственность за зло в мире неубедительна. Правда, некоторое слабое утешение возможно, если учесть относительность зла и воспринимать его как ослабленное добро и как необходимую ступень к добру. Бывает и так, что мучающее человека зло в конечном счете оборачивается добром. Так, по словам Г. Гегеля, прогресс человечества совершается через зло, в котором усматривается какая-то созидающая сила. Далее, человека наказывают за преступление (зло) с целью принести ему же добро через искупление и муки совести, что приводит к очищению, диалектике бытия порой трудно даже разобраться, что добро, а что зло. Так нередко рассуждают диалектично мыслящие моралисты: ведь без зла мы бы и не знали, что такое добро.
О свободе и божественном предопределении. Большое влияние на последующую христианскую философию оказало учение Августина о божественной благодати в ее отношении к воле человека и о божественном предопределении. Суть этого учения в следующем. Первые люди до грехопадения обладали свободной волей: и могли не грешить. Но Адам и Ева дурно использовали эту свободу " после грехопадения потеряли ее. Теперь они уже не могли не грешить. После искупительной жертвы Иисуса Христа избранные Богом уже не могут грешить. Божество от века предопределило одних людей к добру, спасению и блаженству, а других - к злу, погибели и мучениям. Без предопределенной божественной благодати человек не может иметь доброй воли. Эту позицию Августин отстаивал в ожесточенной полемике с одним из церковных писателей - Пелагием, который утверждал, что спасение человека зависит от его собственных нравственных усилий. Учение Августина о предопределении можно назвать религиозным фатализмом. Идеи Августина по этому вопросу породили широкую и острую дискуссию, длившуюся многие века (даже сейчас).
Августин, критикуя скептицизм, выдвинул против него следующёе возражение: без знания истины невозможно и "вероятное" знание, так как вероятное есть нечто правдоподобное, т.е. похожее на истину, а чтобы узнать, что похоже на истину, надо знать саму истину. Где же ее найти? По мысли Августина, наиболее достоверное знание - это знание человека о своем собственном бытии и сознании. "Знаешь ли ты, что ты существуешь? Знаю. Знаешь ли ты, что ты мыслишь? Знаю. Итак, ты знаешь, что существуешь, знаешь, что живешь; знаешь, что познаешь" ("Монологи".17.1.).
PAGE_BREAK--
Эта же мысль изложена им и другими словами: "Всякий, кто сознает, что он сомневается, сознает это (свое сомнение - А. С.): как некоторую истину." "Кто сомневается в том, что он живет, помнит, сознает; желает, мыслит, знает, судит? И даже, если он сомневается, то все же. он помнит, почему сомневается, сознает, что сомневается, хочет уверенности, мыслит, знает, что не знает (того, в чем сомневается - А. С.), думает, что не следует опрометчиво соглашаться" ("Об истинной религии". XXXX). Познание, по Августину, основано на внутреннем чувстве, ощущении и разуме. Человек, говорит Августин, имеет о доступных пониманию и разуму предметах познание, хотя и малое, однако совершенно достоверное, и жалким образом обманывается тот, кто думает, что чувствам не надо верить. Нормой же познания является истина. Неизменная, вечная истина, согласно Августину, есть источник всех истин, есть Бог.
Новым в теории познания было утверждение Августина об участии воли во всех актах познания, т.е. понимание познания как энергично-волевого процесса. Характеризуя роль волевого начала в чувствах, Августин подарил в века афоризм: "Человек испытывает страдания ровно настолько, насколько поддается им".
Учение о душе, воле и познании. Разум и вера. Августин говорил о скептиках: "Им показалось вероятным, что истину найти нельзя, а мне кажется вероятным, что найти можно". Разум, по Августину, есть взор души, которым она сама собой, без посредства тела, созерцает истинное. Истина же содержится в нашей душе, а душа наша бессмертна, и человек не вправе забывать о внеземной цели своей жизни. Человек должен подчинять свои знания мудрости, ибо в спасении души - его высшее назначение. "Все, что мы созерцаем, мы схватываем мыслью или чувством и разумением. Душа угаснуть не может, если не будет отделена от разума. Отделиться же она никак не может". Августин рассматривает разум как очень важную функцию души:
"Я полагаю, что душа питается не иным чем, как разумением вещей и знанием, умозрениями и размышлениями, если может через них познать что-нибудь. К изучению наук ведет нас двоякий путь - авторитет и разум: по отношению ко времени первенствует авторитет, а по отношению к существу дела - разум.
Вера в авторитет весьма сокращает дело и не требует никакого труда. Если она тебе нравится, ты можешь прочитать много такого, что об этих предметах написали, как бы из снисхождения, великие и божественные мужи, находя это необходимым для пользы простейших, и в чем они требовали веры к себе со стороны тех, для чьих душ, более тупоумных или более занятых житейскими делами, другого средства к спасению быть не могло. Такие люди, которых всегда громаднейшее большинство, если желают постигать истину разумом, весьма легко одурачиваются подобием разумных выводов и впадают в такой смутный и вредный образ мыслей, что отрезвиться и освободиться от него не могут никогда или могут только самым бедственным для них путем. Таким полезнее всего верить превосходнейшему авторитету и соответственно ему вести жизнь".
Об обществе и истории. Размышляя о социальной реальности, в частности о богатстве и бедности, Августин утверждал, что имущественное неравенство людей - неизбежное явление социальной жизни. Поэтому бессмысленно стремиться к уравнению богатств: неравенство будет продолжаться во все века, пока будет существовать земная жизнь человечества. Августин утешал людей тем, что человек добродетельный, хоть и находится в рабстве и наг, в душе свободен и, напротив, злой человек, хоть он и царствует, - жалкий раб своих пороков ("О граде Божием". V.3). Августин, опираясь на одну из основных христианских идей -, идею принципиального равенства всех людей перед Богом (ведь они происходят от одного праотца), призывает их к тому, чтобы жить в мире.
Осмысление реальных судеб человечества составляет то, что является философией истории Августина, изложенной в 22 книгах его главного труда "О граде Божием". Здесь он сделал попытку охватить всемирно-исторический процесс, поставить историю человечества в тесную связь с планами и намерениями Божества. По Августину, человечество образует в историческом процессе два "града": с одной стороны, светское государство - царство зла, греха, царство дьявола, а с другой - христианскую церковь - царство Божие на земле.
Эти два града созданы, по Августину, двумя родами любви: земное царство создано любовью человека к самому себе, доведенной до презрения к Богу, а небесное - любовью к Богу, доведенное до презрения к самому себе. Эти два града, параллельно развиваясь, переживают шесть главных эпох: первая эпоха - от Адама до Потопа; вторая - от Ноя до Авраама; третья - от Авраама до Давида; четвертая - от Давида до вавилонского пленения - время иудейских царей и пророков; пятая - от вавилонского пленения до рождения Христа; шестая эпоха началась с Христа и завершится вместе с концом истории вообще и со Страшным Судом; тогда граждане "града Божия" получат блаженство, граждане "земного града" будут преданы вечным мучениям.
Хотя в основу периодизации мировой истории Августин положил факты из библейской истории еврейского народа, однако во многих эпизодах он касается событий из истории восточных народов и римлян. Рим был для Августина центром язычества и вражды к христианству. Само сочинение "О граде Божием" Августин начал писать под впечатлением разгрома в 40 г. столицы тогдашнего мира варварами вестготами под началом Алариха. Августин оценил эту катастрофу как наказание Риму за его прежнюю борьбу против христианства и начало крушения "земного града" вообще. Несмотря на всю мифичность этой августиновской концепции, следует подчеркнуть, что это была все таки попытка создать именно философию истории.
Творения блаженного Августина
1. «Исповедь». В этом автобиографическом сочинении Августин описывает свою жизнь в терминах мистического и духовного опыта. Эта книга есть свидетельство неукротимой силы его веры, внутренней честности, пылкости, фантазии и свободы ума.
2. «Отречение», написанное в поздний период его жизни, представляет собой поправки изложенных ранее взглядов с позиции его изменившегося мировоззрения.
3. «О Граде Божием». Эта книга представляет собой апологию христианства, в которой первые десять книг посвящены опровержению язычества, а в книгах XI-XVIII содержится описание двух «градов»: мирского и Божия. Под «градом» разумеется общество. Два града описаны симметрично в противопоставлении друг другу. Пронизывающее эту книгу мировоззрение во многом обязано своим возникновением событию, потрясшему весь западный мир, взятию Рима Аларихом в 412 году. Основанный божественным провидением, воспетый Вергилием вечный город, столица и центр цивилизации перестал существовать. Августин объясняет катастрофу тем, что Рим был градом «этого мира», где ничего вечного нет и быть не может. Идея двух «градов» глубоко отразилась на средневековом видении христианского общества.
4. Ряд сочинений «Против манихейства».
5. Ряд сочинений «Против донатизма». Донатисты были сектой, возникшей в результате гонений на христиан. Они возражали против возвращения в лоно Церкви тех епископов, которые скомпрометировали себя во время гонений. По существу вопрос касался понимания таинств: зависит ли их «действенность» от личных качеств священнослужителей?
6. Ряд сочинений «Против Пелагия». Пелагий, родом из Британии, был блестящим оратором и писателем, преподававшим гуманитарные дисциплины в Риме. В своих "сочинениях он протестовал против низкого уровня христианской жизни в послеконстантиновой Церкви, проповедуя христианский героизм и совершенство. Церковь, согласно Пелагию, должна состоять из непогрешимых, совершенных людей, причем качества эти достижимы человеческим усилием. В полемике с Пелагием родилось учение блаженногоАвгустина о спасении через благодать. Он также писал против ученика Пелагия Юлиана Экланского, учившего, что не следует крестить младенцев, ибо они безгрешны.
7. «О Троице» - богословский трактат, написанный в более поздний период жизни Августина. Это умозрительное сочинение о тайнах Пресвятой Троицы оказало огромное влияние на западное богословие. Хотя сам Августин исповедовал никейскую веру, а прибавка слова Filioque к Никейскому Символу веры возникла независимо от него и гораздо позднее, тем не менее на основании этой работы оказалось возможным догматическое оправдание Filioque на Западе.
«Град земной» и «Град Божий»
Назначение человека, назначение человечества - вот о чем размышляет Августин. В последних двенадцати книгах «О граде Божьем» его апология превращается в широкомасштабное истолкование истории. История предстает как борьба между, градом земным, государством этого мира, мирским сообществом, с одной стороны, и, градом Божьим, государством Бога, божественным сообществом, - с другой. В этом великом противостоянии государства мирского и государства божественного и заключается таинственная основа и смысл истории, которая одновременно является историей борьбы святого и не святого.
Происхождение двух сообществ относится к началу времен, когда падение возгордившихся ангелов, наделенных смешанной природой, привело к тому, что наряду с государством Божьим появилось второе сообщество - государств дьявола. Тогда и возникла необходимость в восполнении образовавшейся в результате низвержения ангелов бреши - причем за счет избранны представителей рода человеческого, - до тех пор пока прежнее число граждан божественного сообщества не будет восстановлено. Однако Адам, который одновременно принадлежал и к божественному и к мирскому государствам, своим первым грехом повторил грех гордыни падших ангелов, и среди людей возникло земное мирское государство как полная противоположность государству божественному. Первыми представителями этих государств - антагонистов были, с одной стороны, праведник Авель, с другой - градостроитель и братоубийца Каин. Затем соответственно Израиль и языческие народы, град Бога Иерусалим и град дьявола Вавилон, и, наконец, на последнем этапе истории - Рим (новый Вавилон) и католическая церковь. По самой своей сути град Божий и град земной отличаются друг от друга принципиально:
У них различный господин и управитель: у первого - Бог, у второго - боги и демоны.
У них различные граждане: в первом избранные праведники, исповедующие единого и истинного Бога, во втором - отверженные почитатели богов и себялюбцы.
У них различная позиция: у первого - опирающаяся на смирение любовь к Богу, доведенная до презрения к себе, у второго - основанная на гордыни любовь к себе, доведенная до презрения к Богу.
Зло - это любовь к себе, надменная спесь, благо - любовь к Богу, т.е. желание и любовь к благу истинному. Это равно справедливо как в отношении к индивиду, так и к человеку как существу общественному. Люди, которые живут в Боге, вместе образуют «Град небесный». Августин пишет:
«Два града созданы двумя родами любви: град земной - любовью к себе, доведенною до презрения к Богу, и град небесный - любовью к Богу, доведенною до презрения к себе. Первый полагает славу свою в себе самом, последний - в Боге. Ибо ищет первый славы среди людей, а величайшая слава для другого есть Бог, свидетель совести. Один во славе своей возносит свою
голову, второй же говорит своему Богу: Ты, Господи,. слава моя, и Ты возносишь голову мою (Пс 3,4). В одном господствует похоть, руководящая и правителями, и народами его; в другом служат друг другу по любви и повелевающие правители, и послушные им подчиненные. Первый град - в лице своего правителя - превозносит собственную силу; второй же говорит своему
Богу: Возлюблю Тебя, Господи, крепость мою (Пс 17,2). Даже мудрые в первом граде, ведя жизнь человеческую, добивались благ тела или души, или того и другого вместе; те же из них, кто смогли познать Бога, не прославили Его как Бога и не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмышленое их сердце», называя себя мудрыми (то есть
превозносясь в своей гордыне и похваляясь своею мудростью), обезумели и славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся. Именно к почитанию идолов этого рода пришли они - и вожди, и ведомые - и поклонялись и служили твари вместо Творца, который благословен во веки, аминь (Рим 1, 21-25). В другом же граде вся человеческая мудрость - в благочестии, в почитании истинных
Богов, в ожидании как награды не только общества святых, но и ангелов; да будет Бог все во всем (1Кор 15, 28)." О граде Божьем, XIV, 28.
Оба града имеют своих посланников на небе: ангелов восставших и тех, кто сохранил верность Богу. На земле они разнятся как потомки Каина и Авеля, так что эти два библейских персонажа выступают символами двух сообществ. На этой земле гражданин первого царства выглядит повелителем и господином мира, гражданин небесного града - пилигримом, странником.
Впрочем, первый правдою самою определен к вечному проклятию, второй - к спасению во веки вечные.
История предстает перед нами в свете, решительно незнакомом для греков. Она имеет начало творения и конец сотворенного мира с пограничным моментом в виде воскрешения и страшного суда. Три существенных события размечают бег исторического времени: первородный грех со всеми вытекающими последствиями, ожидание прихода Спасителя, воплощение и страдания Сына Божьего с образованием его дома - Церкви.
Августин настаивает в конце «Града Божьего» на догме воскрешения. Плоть возродится вновь. Хотя и преобразованная, интегрированная, но плотью она все же останется: «Плоть станет духовною, подчинится духу, но буде плотью, не духом; подобно тому как дух был подчинен плоти, но все же остался духом, а не плотью».
История завершится днем Господа, который станет восьмым днем, освященным пришествием Христа, будет вечным отдохновением не только духа, но и тела.
Град Божий
В давние времена, во времена величайших бедствий разлагавшегося Рима, блаженный Августин, защищая истину христианства, развивал мысль о том, что наряду с отживающим и погибающим от своего разврата «градом диавола», в который превратился Рим, есть светлый и живой «град Божий», в котором обитает христианское население империи. Он доказывал, что бедствия, карающие Рим, минуют христиан, которые силой Божией живут счастливо и спокойно даже среди разорений варваров.
Среди бедствий и нестроений современной России, столь часто напоминающей «град диавола», также существует «град Божий», Высшей силой охраняемый в душевном мире и спокойствии даже при самых ожесточенных нападениях обитателей «града диавольского».
Эти уголки «града Божия» каждый православный знает в своих приходах, в своих иноческих обителях; он их встречает среди случайной толпы не знающих друг друга паломников, среди духовных детей всем известных наставников; находит уголки «града Божия» в своей семье и вообще всюду, где верят в Бога, чтут Его и стараются жить по Его, а не по своей воле. Волны житейского моря, воздвигаемого бурей напастей, обрушиваются со всех сторон на островки «града Божия», многое разоряют, многих грубо оскорбляют не только в моменты каких-нибудь «освободительных движений», а иной раз еще и похуже - в моменты торжества порядка. Однако не погибают уголки и островки «града Божия», их обитатели не остаются без поддержки, не умирают с голода, и даже среди напастей чувствуют себя во много раз счастливее, чем их враги и разорители, выходцы «града диавола».
И вот среди хаоса мнений, среди вавилонского смешения идей и языков современной России для всех, еще надеющихся на возрождение родины, главнейшим делом должно быть теперь охранение нашего «града Божия». Что бы ни случилось с Россией, он не исчезнет, как не исчез при разрушении Древнего Рима. Но страшна судьба страны, когда обитатели «града Божия», как некогда блаженный Августин, принуждены сказать себе, что все вокруг развертывающееся есть уже не родина их, а «град диавола», с которым их связывают разве только условия материальной жизни да холодные узы юридического строя. Пусть не постигнет нас это бедствие, ибо в нем - смерть государства.
Родники жизни этической находятся только в «граде Божием». Ими некогда воспользовалась для своего спасения древняя Византия и этим протянула жизнь «ромеев» еще на тысячу лет. Этими родниками воспользовались молодые тогда нации и основали могучие государства и пышные цивилизации. Мы не должны допустить, чтобы теперь наше родное государство отвернулось от этих родников и загубило себя в духовном бесплодии «града диавола». А для этого мы должны всеми силами охранять уголки и островки «града Божия», у нас процветающие среди духовного истощения окружающего мира.
Пусть не покажутся наши слова непонятными. Те, которые пользуются указываемыми нами родниками жизни, без объяснений поймут нас. Те, которые еще остаются хоть немножко христианами, и даже те, которые имели несчастие утратить живую веру, пусть расспросят знающих, пусть побывают в наших оазисах, обителях истинных иноков, побывают у наших святынь, приглядятся к нашим домашним и общественным праздникам этим святыням, и тогда они поймут нас, увидят, что не фразы говорим мы, а указываем действительные источники утешения и духовной жизни, причастность к которым делает человека свободным при каком угодно порабощении со стороны «града диавола». Они поймут, какое бедствие готовят России все, разъединяющие нашу гражданскую жизнь с жизнью «града Божия», и какие необоримые силы могли бы влиться в духовно истощаемую Россию с того момента, когда русские граждане и правители земли решатся снова искать союза с этим источником нравственной жизни и высоты личности.
Бедствия России и ее развращение начались с того, что некогда живой союз стал постепенно превращаться в пустую форму, и даже хуже - стал поддерживаться только из желания подчинить государству свободный «град Божий». Это предприятие - фантастическое, потому что нравственный элемент выше и сильнее юридического. Право юридическое само делается сильно только тогда, когда подчиняется праву нравственному, Божественному. Пытаясь подчинить себе Церковь, государство только отбрасывает от себя всю ее живую силу, которая единственно полезна для него.
И вот с этого подчинения, собственно говоря лишь мечтательного, ибо оно состояло в подчинении лишь внешности, а вело к разрыву союза с самой сущностью «града Божия», - с этого и началось падение России. С возвращения ее к нравственному подчинению государственного закона праву Божественному только и может начаться снова возрождение русского разума, русской мощи, русской доблести, русской исторической миссии.
И мы не должны терять надежды, что еще способна к этому Россия, а в ожидании - наша задача, как для своей собственной души, так и для блага родины и родного государства, - охранять в себе и вокруг себя святость жизни «града Божия», как бы ни мешали этому ложные шаги нынешней гражданственности, временно, нужно надеяться, у нас возобладавшей.
