Жаропонижающие средства для детей назначаются педиатром. Но бывают ситуации неотложной помощи при лихорадке, когда ребенку нужно дать лекарство немедленно. Тогда родители берут на себя ответственность и применяют жаропонижающие препараты. Что разрешено давать детям грудного возраста? Чем можно сбить температуру у детей постарше? Какие лекарства самые безопасные?
Иванов протиснулся по узкому проходу плацкартного вагона, глянул на билет и на занятое место. Бабка, сидевшая на аккуратно расправленной постели, виновато улыбнулась:
Ты извини, сынок, я уж сама распорядилась. Тяжело мне наверх-то.
Иванов молча забросил вещмешок на верхнюю полку и сел, отогнув край бабкиной постели. Другой попутчик, рыхлый толстяк в распахнутой, промокшей под мышками рубахе, поймал его взгляд и с готовностью улыбнулся. Этот, видно, был из любителей дорожных разговоров и радовался новому человеку.
Отслужил? - бодро спросил он.
Интересно?
Толстяк не ожидал резкого тона, смутился и сказал:
Там ваши едут, - бабка кивнула на перегородку.
Кто наши? - не понял Иванов.
Уволенные. Пьют всю дорогу. Тоже будешь пить?
Не буду.
Огни за окном качнулись и тотчас пропали. Поезд набирал ход, подрагивая на стыках пути. Бабка, подслеповато щурясь, в упор разглядывала Иванова.
Не пойму чего-то… Сколько ж тебе, сынок?
Двадцать.
Что ж ты седой-то весь?
Иванов поднялся и пошел в тамбур. Курил в тамбуре на крышке мусорного ящика, приставлял ладони к пыльному стеклу, пытаясь разглядеть, что за окном, - там была ночь, темь непроглядная, движение в темноте, - сзади хлопала открытая дверь туалета, он зашел в туалет, бросил окурок, мельком взглянул в зеркало… Оперся о раковину и стал со спокойным удивлением изучать свое лицо - с острыми скулами, провалившимися, как у покойника, щеками, глубокими морщинами по углам рта, лихорадочно блестящими, в болезненной синеве глазами.
Когда он вернулся в свой отсек, соседи спали. Он забрался на верхнюю полку и лег поверх одеяла, закинув руки за голову.
За тонкой перегородкой гуляли дембиля, там звенели стаканы, бренькала расстроенная гитара.
А я говорю: моешь потолок с мылом и докладываешь! Так и говорю: с мылом и докладываешь…
Нет, слушай, а у нас…
Срок, говорю, двадцать минут - время пошло!
Слушай, а к нам приходит молодой с «поплавком»…
Ну, ты даешь! Потолок! Ха-ха-ха!
Ну, слушайте, ребят! С «поплавком», после института приходит молодой…
А я говорю: ты, салабон зеленый, еще права будешь качать?
Ха-ха-ха! Потолок с мылом!
Иванов спрыгнул с полки, шагнул в соседний отсек. Четверо распаренных дембилей теснились за столом, ближе к проходу сидели две девчонки-школьницы, румяные от полстакана портвейна, таращили восторженные глаза. Про потолок рассказывал широкоплечий парень с наколкой под закатанным рукавом.
Слушай сюда! - тихо, сквозь зубы сказал Иванов. - На счет «раз» - глубоко вдохнули. На счет «два» - заткнулись!
Что ты сказал?
Ты слышал, что я сказал. Не орал бы на каждом углу, что подонок - может, не заметят!
Чего это он, с болта сорвался?
Ребят, подождите, ребят, - суетился очкарик, который все начинал про молодого с «поплавком». - Мы, правда, громко очень.
Нет, ты слышал - он меня подонком? - парень с наколкой порывался встать.
Правда, давайте потише, ребята, - тосковал очкарик. - С поезда в комендатуру…
Иванов ждал, пока тот, с наколкой, выберется из-за стола, чтобы свалить его под ноги остальным. Очень мешали девчонки, краем глаза он видел их перепуганные лица.
Все нормально, земляк, мы тихо, - очкарик, плеща через край, торопливо налил стакан и протянул Иванову.
Тот схватил было, чтобы плеснуть в лицо. Поставил на стол, вернулся к себе и лег, отвернувшись к стене. За перегородкой бубнили вполголоса:
Чего он взъерепенился? Бешеный, что ли?
Пойдем, Таня.
Куда вы, девчонки. Рано еще.
Нет, мы пойдем, спасибо.
Весь кайф сломал.
Чего ты меня держал-то? Вломили бы, и затих.
Да ну его. Ты глаза у него видел? Точно - сдвинутый…
Иванов ворочался, сбивая одеяло, маялся, плавал в горячем, душном воздухе. Не выдержал, снова достал мятую пачку «Астры», пошел курить. В тамбуре стояли дембиля - все четверо. Они разом обернулись, замерли, ожидая, видимо, что он отступит или начнет объясняться, но Иванов молча протиснулся к окну, закурил, глядя в пыльное стекло на четверых за спиной. Те перешептывались сзади, очкарик отчаянно махал рукой: бросьте, не связывайтесь.
Эй, земляк, - окликнул широкоплечий.
Иванов резко обернулся, уперся ему в глаза холодным тяжелым взглядом. На мгновение возникла пауза, немая сцена - одно слово, и началась бы драка.
Ладно, живи пока, - буркнул широкоплечий, бросил сигарету и ушел в вагон. Следом двинулись остальные.
Иванов рванул вниз окно, подставил лицо под холодный, плотный ветер.
И снова он лежал, уткнувшись в подушку, обхватив голову руками. Вагон раскачивался, будто шагал по насыпи…
…шаги приближались, кто-то поскребся в дверь.
Кто там? - радостно пропела мать. Быстро глянула в зеркало, оправила новое нарядное платье.
Это я - страшный волк!
Олежка, пухлощекий мальчишка с маленькой седой прядкой в чубе, испуганно уставился на дверь.
Я иду-у! Я пришел! - дверь распахнулась, мужик в картонной волчьей маске зарычал и двинулся на Олежку, протягивая руки со скрюченными пальцами.
Олежка, онемевший от ужаса, прижался спиной к стене.
Алла, старшая сестра, оттолкнула мужика, заслоняя спиной брата.
Ну, хватит, хватит… - с нерешительной улыбкой сказала мать.
Мужик глухо захохотал под маской:
Здоровый пацан - волка боится! Пускай мужиком растет! У-у! - он снова выставил руки. Олежка зажмурился, отчаянно отбиваясь от волчьих лап…
…проводница последний раз тряхнула его за плечо:
Дома доспишь, солдат!
В проходе уже стояли с чемоданами, за окном в сером утреннем свете плыли дома.
Иванов вышел на перрон и в толпе двинулся к вокзалу, уступая дорогу носильщикам с грохочущими железными тележками.
Он наугад шагал по арбатским переулкам, еще не проснувшимся, серым, малолюдным. У подъездов, двумя колесами на тротуаре, стояли вереницы машин. Шумно дыша, пробежал жилистый старик в красных спортивных трусах и кепке с длинным козырьком.
Иванов долго звонил в дверь в старом темном подъезде с крутыми пролетами. Наконец в квартире послышались легкие шаги.
Кто там?
Дверь чуть приоткрылась на цепочке, Алла стояла босиком, придерживая на груди халат.
Не узнаешь, что ли?
Олежка! Ты?
Войти можно?
Вернулся! - Алла открыла дверь, обхватила его за шею. - Что ж ты телеграмму не дал?
Иванов протиснулся по узкому проходу плацкартного вагона, глянул на билет и на занятое место. Бабка, сидевшая на аккуратно расправленной постели, виновато улыбнулась: - Ты извини, сынок, я уж сама распорядилась. Тяжело мне наверх-то.
Иванов молча забросил вещмешок на верхнюю полку и сел, отогнув край бабкиной постели. Другой попутчик, рыхлый толстяк в распахнутой, промокшей под мышками рубахе, поймал его взгляд и с готовностью улыбнулся. Этот, видно, был из любителей дорожных разговоров и радовался новому человеку.
Отслужил? - бодро спросил он.
Интересно?
Толстяк не ожидал резкого тона, смутился и сказал:
Там ваши едут, - бабка кивнула на перегородку.
Кто наши? - не понял Иванов.
Уволенные. Пьют всю дорогу. Тоже будешь пить?
Не буду.
Огни за окном качнулись и тотчас пропали. Поезд набирал ход, подрагивая на стыках пути. Бабка, подслеповато щурясь, в упор разглядывала Иванова.
Не пойму чего-то… Сколько ж тебе, сынок?
Двадцать.
Что ж ты седой-то весь?
Иванов поднялся и пошел в тамбур. Курил в тамбуре на крышке мусорного ящика, приставлял ладони к пыльному стеклу, пытаясь разглядеть, что за окном, - там была ночь, темь непроглядная, движение в темноте, - сзади хлопала открытая дверь туалета, он зашел в туалет, бросил окурок, мельком взглянул в зеркало… Оперся о раковину и стал со спокойным удивлением изучать свое лицо - с острыми скулами, провалившимися, как у покойника, щеками, глубокими морщинами по углам рта, лихорадочно блестящими, в болезненной синеве глазами.
Когда он вернулся в свой отсек, соседи спали. Он забрался на верхнюю полку и лег поверх одеяла, закинув руки за голову.
За тонкой перегородкой гуляли дембиля, там звенели стаканы, бренькала расстроенная гитара.
А я говорю: моешь потолок с мылом и докладываешь! Так и говорю: с мылом и докладываешь…
Нет, слушай, а у нас…
Срок, говорю, двадцать минут - время пошло!
Слушай, а к нам приходит молодой с «поплавком»…
Ну, ты даешь! Потолок! Ха-ха-ха!
Ну, слушайте, ребят! С «поплавком», после института приходит молодой…
А я говорю: ты, салабон зеленый, еще права будешь качать?
Ха-ха-ха! Потолок с мылом!
Иванов спрыгнул с полки, шагнул в соседний отсек. Четверо распаренных дембилей теснились за столом, ближе к проходу сидели две девчонки-школьницы, румяные от полстакана портвейна, таращили восторженные глаза. Про потолок рассказывал широкоплечий парень с наколкой под закатанным рукавом.
Слушай сюда! - тихо, сквозь зубы сказал Иванов. - На счет «раз» - глубоко вдохнули. На счет «два» - заткнулись!
Что ты сказал?
Ты слышал, что я сказал. Не орал бы на каждом углу, что подонок - может, не заметят!
Чего это он, с болта сорвался?
Ребят, подождите, ребят, - суетился очкарик, который все начинал про молодого с «поплавком». - Мы, правда, громко очень.
Нет, ты слышал - он меня подонком? - парень с наколкой порывался встать.
Правда, давайте потише, ребята, - тосковал очкарик. - С поезда в комендатуру…
Иванов ждал, пока тот, с наколкой, выберется из-за стола, чтобы свалить его под ноги остальным. Очень мешали девчонки, краем глаза он видел их перепуганные лица.
Все нормально, земляк, мы тихо, - очкарик, плеща через край, торопливо налил стакан и протянул Иванову.
Тот схватил было, чтобы плеснуть в лицо. Поставил на стол, вернулся к себе и лег, отвернувшись к стене. За перегородкой бубнили вполголоса:
Чего он взъерепенился? Бешеный, что ли?
Пойдем, Таня.
Куда вы, девчонки. Рано еще.
Нет, мы пойдем, спасибо.
Весь кайф сломал.
Чего ты меня держал-то? Вломили бы, и затих.
Да ну его. Ты глаза у него видел? Точно - сдвинутый…
Иванов ворочался, сбивая одеяло, маялся, плавал в горячем, душном воздухе. Не выдержал, снова достал мятую пачку «Астры», пошел курить. В тамбуре стояли дембиля - все четверо. Они разом обернулись, замерли, ожидая, видимо, что он отступит или начнет объясняться, но Иванов молча протиснулся к окну, закурил, глядя в пыльное стекло на четверых за спиной. Те перешептывались сзади, очкарик отчаянно махал рукой: бросьте, не связывайтесь.
Эй, земляк, - окликнул широкоплечий.
Иванов резко обернулся, уперся ему в глаза холодным тяжелым взглядом. На мгновение возникла пауза, немая сцена - одно слово, и началась бы драка.
Ладно, живи пока, - буркнул широкоплечий, бросил сигарету и ушел в вагон. Следом двинулись остальные.
Иванов рванул вниз окно, подставил лицо под холодный, плотный ветер.
И снова он лежал, уткнувшись в подушку, обхватив голову руками. Вагон раскачивался, будто шагал по насыпи…
…шаги приближались, кто-то поскребся в дверь.
Кто там? - радостно пропела мать. Быстро глянула в зеркало, оправила новое нарядное платье.
Это я - страшный волк!
Олежка, пухлощекий мальчишка с маленькой седой прядкой в чубе, испуганно уставился на дверь.
Я иду-у! Я пришел! - дверь распахнулась, мужик в картонной волчьей маске зарычал и двинулся на Олежку, протягивая руки со скрюченными пальцами.
Олежка, онемевший от ужаса, прижался спиной к стене.
Алла, старшая сестра, оттолкнула мужика, заслоняя спиной брата.
Ну, хватит, хватит… - с нерешительной улыбкой сказала мать.
Мужик глухо захохотал под маской:
Здоровый пацан - волка боится! Пускай мужиком растет! У-у! - он снова выставил руки. Олежка зажмурился, отчаянно отбиваясь от волчьих лап…
…проводница последний раз тряхнула его за плечо:
Дома доспишь, солдат!
В проходе уже стояли с чемоданами, за окном в сером утреннем свете плыли дома.
Иванов вышел на перрон и в толпе двинулся к вокзалу, уступая дорогу носильщикам с грохочущими железными тележками.
Он наугад шагал по арбатским переулкам, еще не проснувшимся, серым, малолюдным. У подъездов, двумя колесами на тротуаре, стояли вереницы машин. Шумно дыша, пробежал жилистый старик в красных спортивных трусах и кепке с длинным козырьком.
Иванов долго звонил в дверь в старом темном подъезде с крутыми пролетами. Наконец в квартире послышались легкие шаги.
Кто там?
Дверь чуть приоткрылась на цепочке, Алла стояла босиком, придерживая на груди халат.
Не узнаешь, что ли?
Олежка! Ты?
Войти можно?
Вернулся! - Алла открыла дверь, обхватила его за шею. - Что ж ты телеграмму не дал?
Не успел, - Иванов безучастно смотрел ей за спину.
Позвонил бы хоть с вокзала… - Алла отстранилась, быстро жадно разглядывая брата. - Постой, да ты седой совсем!
Не совсем. Чуть-чуть.
Олежка! Господи, как я рада! Ну что ты неживой какой-то! Я думала, вы толпой нагрянете, с песнями… Да ну тебя! Как с похорон. Ты никогда радоваться не умел, улыбки не выдавишь… Ладно, ты мойся, а я пока соображу чего-нибудь.
Она пустила воду в ванной. Иванов бросил вещмешок в угол, повесил китель рядом с куртками сестры, заглянул в огромную - в два окна - кухню.
Снимаешь?
Нет. Это моя квартира.
Быстро дали. От «Интуриста»?
Ага. От «Интуриста».
Замуж не вышла еще?
Куда торопиться? Первый раз в своем доме живу, - Алла появилась из комнаты, сладко, хищно потянулась. - Мой дом! Никого не хочу! Одна буду жить!
В ванной во всю высоту двери было вмонтировано зеркало. И снова, как в поезде - лицо, Иванов со спокойным удивлением разглядывал свое тело, скелет, обтянутый темной стариковской кожей. На костях, кажется, не осталось мускулов, кисти рук были непомерно широки…
…- Были б кости целы, а мясо нарастет, - сказал врач. - Одевайся, - он отошел к столу. - Через десять лет будешь бегать трусцой, чтобы спасти талию. Больше ешь, не переохлаждайся… - он стал заполнять историю болезни.
Иванов медленно натягивал больничную пижаму.
Иванов протиснулся по узкому проходу плацкартного вагона, глянул на билет и на занятое место. Бабка, сидевшая на аккуратно расправленной. Юрий Коротков - Танцующие призраки. Чтобы наиболее полно раскрыть содержание книг об Афганской войне. Всё о книге: оценки, отзывы, издания, переводы, где купить, скачать и читать. Коротков Юрий Марксович. Родился 10 июня 1955 года. Сценарист, режиссер, актер. Окончил Литературный институт им. Юрий Коротков стал известен как сценарист; по произведениям которого поставлены заслужившие всенародную популярность фильмы «Авария .
Фильмография, фото, интересные факты из жизни и многое другое на КиноПоиске. Полный список фильмов и совместных работы с . Размышляя над этой проблемой, вспоминаю повесть Юрия Короткова «Седой». Главный герой Олег многие годы держал обиду на родную мать за то, что она сдала в детский дом детей. Краткое содержание «Обрыв» Ивана Гончарова.
Один из бандитов - Шура Волков - был когда- то возлюбленным Виктории.. ВОЛКОДАВ (КОДОВОЕ ИМЯ: ВОЛКОДАВ) /CODE NAME: WOLVERINE/США, 1.
Боевик/Приключения Режисёр Дэвид Джексон /David Jackson/Примитивный боевик с избитым сюжетным ходом о перепутанных в аэропорту чемоданах. Один симпатичный парень отправляется в отпуск к семье, а другой, курьер мафиози, везет наркотиков на 2. Происходит нечаянный обмен чемоданами.
А симпатичный парень оказывается бывшим спецназовцем, ну и гангстеры, естественно, похищают его сына. Далее все идет по накатанным рельсам.
Снято все в Италии. Волкодав, Россия, 2. Фантастика / фэнтези Продюсер: Рубен Дишдишян.
Краткое содержание: По роману Марии Семеновой. Последний человек из племени Серых Псов стал могучим воином, называющим себя Волкодав. Избежав смерти в подземных рудниках, Волкодав пускается в путь в сопровождении своего спутника, Нелетучего Мыша. Волкодав одержим желанием покарать Людоеда, уничтожившего деревню Серых Псов. Добравшись до замка заклятого врага, Волкодав жестоко расправляется с Людоедом.
Там же он освобождает двух пленников, мудреца Тилорна и рабыню Ниилит. Вместе с ними Волкодав попадает в город Галирад, переживающий смутные времена. Кнес Галирада, стремясь спасти город от разорения, сватает свою дочь Елень за молодого воина Винитара, обещающего защиту Галираду.
Юной кнесинке предстоит дальняя дорога в земли будущего мужа. Она просит Волкодава стать ее телохранителем в опасном путешествии. Согласившись служить кнесинке, Волкодав оказывается втянутым в водоворот таинственных событий, проливающих свет на истинную цель поездки.. Что характерно, каждый из волкодавов крут нипадеццки.. Наверное это у них семейное? Пулемёта я вам не дам.
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
Иванов протиснулся по узкому проходу плацкартного вагона, глянул на билет и на занятое место. Бабка, сидевшая на аккуратно расправленной постели, виновато улыбнулась: – Ты извини, сынок, я уж сама распорядилась. Тяжело мне наверх-то.
Иванов молча забросил вещмешок на верхнюю полку и сел, отогнув край бабкиной постели. Другой попутчик, рыхлый толстяк в распахнутой, промокшей под мышками рубахе, поймал его взгляд и с готовностью улыбнулся. Этот, видно, был из любителей дорожных разговоров и радовался новому человеку.
– Отслужил? – бодро спросил он.
– Интересно?
Толстяк не ожидал резкого тона, смутился и сказал:
– Ну-ну…
– Там ваши едут, – бабка кивнула на перегородку.
– Кто наши? – не понял Иванов.
– Уволенные. Пьют всю дорогу. Тоже будешь пить?
– Не буду.
Огни за окном качнулись и тотчас пропали. Поезд набирал ход, подрагивая на стыках пути. Бабка, подслеповато щурясь, в упор разглядывала Иванова.
– Не пойму чего-то… Сколько ж тебе, сынок?
– Двадцать.
– Что ж ты седой-то весь?
Иванов поднялся и пошел в тамбур. Курил в тамбуре на крышке мусорного ящика, приставлял ладони к пыльному стеклу, пытаясь разглядеть, что за окном, – там была ночь, темь непроглядная, движение в темноте, – сзади хлопала открытая дверь туалета, он зашел в туалет, бросил окурок, мельком взглянул в зеркало… Оперся о раковину и стал со спокойным удивлением изучать свое лицо – с острыми скулами, провалившимися, как у покойника, щеками, глубокими морщинами по углам рта, лихорадочно блестящими, в болезненной синеве глазами.
Когда он вернулся в свой отсек, соседи спали. Он забрался на верхнюю полку и лег поверх одеяла, закинув руки за голову.
За тонкой перегородкой гуляли дембиля, там звенели стаканы, бренькала расстроенная гитара.
– А я говорю: моешь потолок с мылом и докладываешь! Так и говорю: с мылом и докладываешь…
– Нет, слушай, а у нас…
– Срок, говорю, двадцать минут – время пошло!
– Слушай, а к нам приходит молодой с «поплавком»…
– Ну, ты даешь! Потолок! Ха-ха-ха!
– Ну, слушайте, ребят! С «поплавком», после института приходит молодой…
– А я говорю: ты, салабон зеленый, еще права будешь качать?
– Ха-ха-ха! Потолок с мылом!
Иванов спрыгнул с полки, шагнул в соседний отсек. Четверо распаренных дембилей теснились за столом, ближе к проходу сидели две девчонки-школьницы, румяные от полстакана портвейна, таращили восторженные глаза. Про потолок рассказывал широкоплечий парень с наколкой под закатанным рукавом.
– Слушай сюда! – тихо, сквозь зубы сказал Иванов. – На счет «раз» – глубоко вдохнули. На счет «два» – заткнулись!
– Что ты сказал?
– Ты слышал, что я сказал. Не орал бы на каждом углу, что подонок – может, не заметят!
– Чего это он, с болта сорвался?
– Ребят, подождите, ребят, – суетился очкарик, который все начинал про молодого с «поплавком». – Мы, правда, громко очень.
– Нет, ты слышал – он меня подонком? – парень с наколкой порывался встать.
– Правда, давайте потише, ребята, – тосковал очкарик. – С поезда в комендатуру…
Иванов ждал, пока тот, с наколкой, выберется из-за стола, чтобы свалить его под ноги остальным. Очень мешали девчонки, краем глаза он видел их перепуганные лица.
– Все нормально, земляк, мы тихо, – очкарик, плеща через край, торопливо налил стакан и протянул Иванову.
Тот схватил было, чтобы плеснуть в лицо. Поставил на стол, вернулся к себе и лег, отвернувшись к стене. За перегородкой бубнили вполголоса:
– Чего он взъерепенился? Бешеный, что ли?
– Пойдем, Таня.
– Куда вы, девчонки. Рано еще.
– Нет, мы пойдем, спасибо.
– Весь кайф сломал.
– Чего ты меня держал-то? Вломили бы, и затих.
– Да ну его. Ты глаза у него видел? Точно – сдвинутый…
Иванов ворочался, сбивая одеяло, маялся, плавал в горячем, душном воздухе. Не выдержал, снова достал мятую пачку «Астры», пошел курить. В тамбуре стояли дембиля – все четверо. Они разом обернулись, замерли, ожидая, видимо, что он отступит или начнет объясняться, но Иванов молча протиснулся к окну, закурил, глядя в пыльное стекло на четверых за спиной. Те перешептывались сзади, очкарик отчаянно махал рукой: бросьте, не связывайтесь.
– Эй, земляк, – окликнул широкоплечий.
Иванов резко обернулся, уперся ему в глаза холодным тяжелым взглядом. На мгновение возникла пауза, немая сцена – одно слово, и началась бы драка.
– Ладно, живи пока, – буркнул широкоплечий, бросил сигарету и ушел в вагон. Следом двинулись остальные.
Иванов рванул вниз окно, подставил лицо под холодный, плотный ветер.
И снова он лежал, уткнувшись в подушку, обхватив голову руками. Вагон раскачивался, будто шагал по насыпи…
…шаги приближались, кто-то поскребся в дверь.
– Кто там? – радостно пропела мать. Быстро глянула в зеркало, оправила новое нарядное платье.
– Это я – страшный волк!
Олежка, пухлощекий мальчишка с маленькой седой прядкой в чубе, испуганно уставился на дверь.
– Я иду-у! Я пришел! – дверь распахнулась, мужик в картонной волчьей маске зарычал и двинулся на Олежку, протягивая руки со скрюченными пальцами.
Олежка, онемевший от ужаса, прижался спиной к стене.
Алла, старшая сестра, оттолкнула мужика, заслоняя спиной брата.
– Ну, хватит, хватит… – с нерешительной улыбкой сказала мать.
Мужик глухо захохотал под маской:
– Здоровый пацан – волка боится! Пускай мужиком растет! У-у! – он снова выставил руки. Олежка зажмурился, отчаянно отбиваясь от волчьих лап…
…проводница последний раз тряхнула его за плечо:
– Дома доспишь, солдат!
В проходе уже стояли с чемоданами, за окном в сером утреннем свете плыли дома.
Иванов вышел на перрон и в толпе двинулся к вокзалу, уступая дорогу носильщикам с грохочущими железными тележками.
Он наугад шагал по арбатским переулкам, еще не проснувшимся, серым, малолюдным. У подъездов, двумя колесами на тротуаре, стояли вереницы машин. Шумно дыша, пробежал жилистый старик в красных спортивных трусах и кепке с длинным козырьком.
Иванов долго звонил в дверь в старом темном подъезде с крутыми пролетами. Наконец в квартире послышались легкие шаги.
– Кто там?
Дверь чуть приоткрылась на цепочке, Алла стояла босиком, придерживая на груди халат.
– Не узнаешь, что ли?
– Олежка! Ты?
– Войти можно?
– Вернулся! – Алла открыла дверь, обхватила его за шею. – Что ж ты телеграмму не дал?
– Не успел, – Иванов безучастно смотрел ей за спину.
– Позвонил бы хоть с вокзала… – Алла отстранилась, быстро жадно разглядывая брата. – Постой, да ты седой совсем!
– Не совсем. Чуть-чуть.
– Олежка! Господи, как я рада! Ну что ты неживой какой-то! Я думала, вы толпой нагрянете, с песнями… Да ну тебя! Как с похорон. Ты никогда радоваться не умел, улыбки не выдавишь… Ладно, ты мойся, а я пока соображу чего-нибудь.
Она пустила воду в ванной. Иванов бросил вещмешок в угол, повесил китель рядом с куртками сестры, заглянул в огромную – в два окна – кухню.
– Снимаешь?
– Нет. Это моя квартира.
– Быстро дали. От «Интуриста»?
– Ага. От «Интуриста».
– Замуж не вышла еще?
– Куда торопиться? Первый раз в своем доме живу, – Алла появилась из комнаты, сладко, хищно потянулась. – Мой дом! Никого не хочу! Одна буду жить!
В ванной во всю высоту двери было вмонтировано зеркало. И снова, как в поезде – лицо, Иванов со спокойным удивлением разглядывал свое тело, скелет, обтянутый темной стариковской кожей. На костях, кажется, не осталось мускулов, кисти рук были непомерно широки…
…– Были б кости целы, а мясо нарастет, – сказал врач. – Одевайся, – он отошел к столу. – Через десять лет будешь бегать трусцой, чтобы спасти талию. Больше ешь, не переохлаждайся… – он стал заполнять историю болезни.
Иванов медленно натягивал больничную пижаму.
– И не вини себя, – сказал врач, не отрываясь от работы. – Ты не господь бог… Остался жив – надо жить. На все сто, понял?..
– Ты не утонул там?
Иванов с трудом разомкнул глаза – он лежал в ванне, по горло в густой искрящейся пене – хрипло ответил:
– Давай активнее. Мне через час на работу.
Когда Иванов на ватных ногах вышел из ванной, Алла была уже в узком черном платье, черных туфельках на остром каблуке, подкрашенная и неуловимо изменившаяся, не похожая на себя утреннюю – что-то кукольное появилось в лице.
– В коленках не жмет? – насмешливо спросила она, указывая на просторные армейские трусы. – Мужского белья, извини, не держу, так что походишь пока в этих «бермудах». Вот джинсы – мы, кажется, одного размера. Футболка. Куртку любую возьмешь…
Иванов вяло ел на кухне, Алла сидела напротив, подперев щеку маленьким кулаком.
– Почему ты седой, братик?
– Так получилось.
– Ты всегда был предельно внятен: да, нет, не твое дело… Поедешь в Калугу?
– Завтра с утра. Надо получить паспорт.
– К матери… зайдешь?..
– У меня нет матери. И не было.
Алла помолчала.
– Я только раз вырвалась… Прибрала немного. Надо еще памятник заказывать, землю для цветов…
– Слушай, – резко сказал Иванов. – Мне наплевать, что там происходит! Мне безразлична эта женщина, понимаешь? Пока жива была, а теперь – тем более!
– Я думала, ты изменишься в армии… – грустно сказала Алла, – Ладно, мне пора. Будешь выходить – не забудь ключ, – она пошла к двери. – Вечером позову ребят.
– Не надо никого.
– Да ну тебя к черту, в самом деле! Можешь сидеть в углу. А у меня праздник – брат из армии вернулся!
Оставшись один, Иванов прошел в комнату, сел в угол дивана, защищенный стенами этого старого дома от чужих взглядов, от всего мира…
…но тут же приоткрылась скрипучая дверь.
– Зря прячешься, Петух! – глумливо ухмыляясь, сказал Малек.
Олега, круглолицый пятиклассник с широкой седой прядью в шевелюре, вздрогнул в своем укрытии у черного хода под лестницей, затравленно оглянулся.
– Все равно в спальню вернешься. Там получишь! – Малек радостно оскалил острые крысиные зубки и исчез.
Тут же дверь снова распахнулась, появились десятиклассники с сигаретами.
– Делай ноги, Петух!
Олега покорно встал…
Иванов надел армейские ботинки, нелепые под модными вареными джинсами, и вышел из дома.
Машин у подъездов стало меньше, зато переулки были многолюдны. Два года изо дня в день в казарме Иванов видел одни и те же лица, и теперь неприкаянно ощущал себя в разношерстной толпе не знающих и почти не замечающих друг друга прохожих. К дому с огромными – во всю ширину фасада – окнами бесшумно подъехал плоский черный ЗИЛ, из него вышел генерал, Иванов остановился и автоматически отдал честь. Тотчас отдернул руку от виска. Генерал прошел мимо, едва взглянув на него.
Иванов ехал в метро, сдавленный чьими-то спинами, плечами, локтями, потом шел по улице, глядя на номера домов. Нашел нужный, постоял, ощущая бешено бьющееся сердце, и обреченно шагнул в подъезд.
– Молодой человек, вы к кому? – остановила его вахтерша, подняв голову от книги.
– Я?.. – Иванов вздрогнул, будто от окрика, – Я… к Завьяловым…
– Они вас ждут? – вахтерша подозрительно оглядела его.
– Я… от сына…
– С Сашей служил? – вахтерша закрыла рот ладонью и покачала головой. – Дома они… Шестой этаж…
На шестом этаже Иванов подошел к квартире. Поднял руку к звонку и тотчас опустил, переводя дыхание. Прислушался к тишине за дверью, оглянулся на соседние двери. Оперся рукой на стену, положив палец на кнопку звонка… Внезапно загудел, проваливаясь, лифт, и Иванов метнулся вниз по лестнице, пробежал мимо вахтерши и быстро пошел по тротуару, налетая на людей и не замечая их, перебегая впадающие в проспект улочки. Вошел в квартиру сестры и торопливо захлопнул дверь, будто спасаясь от погони. Сел у стола, опустив плечи.
Зазвонил телефон, Иванов схватил трубку:
– Слушаю, рядовой Иванов!
Алла рассмеялась:
– Товарищ рядовой! Приказываю заступить в наряд на кухню, сварить картошку! Картошка под раковиной. Как поняли? – В трубке слышался многоголосый смех.
Иванов сел на кухне, подвинув к себе ящик с картошкой и мусорное ведро. Из-под ножа быстро побежала ленточка картофельной шелухи…
– Снова звезды. Планеты. Галактики.
– Понимаешь, бесконечность – это ведь не обязательно прямая. – Александр подхватил из-под ножа Иванова картофельную ленточку, свернул ее грязными, распухшими пальцами в ленту Мебиуса. – Вот, смотри: модель Вселенной. Замкнутое пространство…
Они сидели вдвоем посреди овощного цеха на кухне, под одинокой желтой лампочкой, рядом с цинковым ящиком с мерзлой картошкой, склонившись голова к голове над горой грязной шелухи, в хэбэшках с закатанными рукавами.
– А ты веришь в свою смерть? Так, чтобы без следа, будто никогда и не был?
Александр задумчиво пожал плечами, бросил картофелину в кастрюлю с водой, взял новую.
– Есть книга, воспоминания людей, которых вернули из клинической смерти. Разные люди, разные веры, а воспоминание одно: черный тоннель, свет в конце тоннеля, яркий, неземной, и встречают те, кто умер до тебя…
– Значит, есть что-то – там?
– Я думаю, бесконечная загробная жизнь – это последнее мгновение умирающего мозга, – медленно сказал Александр. – А может быть, смерть – это переход в четырехмерное пространство, где четвертое измерение – время. Мы ведь не живем во времени, оно для нас существует только этим мгновением, а потом становится прошлым, куда мы вернуться не можем…
В коридоре залился звонок. Из-за двери слышались приглушенные голоса, тихий смех. Иванов щелкнул замком, неожиданно грянуло «Прощание славянки», и в коридор ввалилась веселая компания. Алла бросилась ему на шею.
– Белка, отставить! – скомандовал веснушчатый плотный парень с магнитофоном на плече. Он выключил марш. – Отделение – стройсь!
Они выстроились перед Ивановым – трое ребят и трое девиц.
– Смех в строю! Распустились, сено-солома, губа по вас плачет! Смирно! – парень повернулся к Иванову, удивленно оглянулся по сторонам, приоткрыл дверь в ванную и заглянул туда.
– Ты что потерял?
– Не вижу виновника торжества!
– Да вот, перед тобой!
– Не вижу!
– Чего не видишь?
– Не вижу сверкающих эполет!
Алла набросила китель на плечи брату.
– Другое дело, – веснушчатый прокашлялся в кулак и торжественно начал. – Рядовой Петухов!
– Моя фамилия – Иванов.
– Извини, – тот вопросительно оглянулся на Аллу. – Мне казалось, у тебя родной брат.
– Родной… Просто фамилии разные.
– Так. Ничего не понимаю, но тем не менее. Рядовой Иванов, поздравляю вас с благополучным прибытием из доблестных рядов Советской Армии! Ура! – он врубил марш, ребята взяли бутылки шампанского «на караул», вразнобой захлопали пробки, Алла уже бежала с фужерами, пена лилась на пол, Иванов пожимал руки: веснушчатый – Владик, Ирина, Ольга, Толик, Леша. Все расселись в комнате за журнальным столиком, ребята доставали из сумок спиртное, девчонки принесли с кухни закуску.
После бурного начала с «Прощанием славянки» возникла неловкая пауза.
– Как служба? – спросил Владик.
Иванов враждебно посмотрел на него.
– По-разному, – наконец, ответил он. – А ты не служил?
– Не имел чести, – засмеялся тот.
Последней села Алла, подняла фужер:
– Ну… за единственного присутствующего здесь мужчину! – она подмигнула брату.
– Позвольте! – возмущенно закричал Владик, – Протестую и готов доказать!
– Я, как неисправимая провинциалка, считаю, что мужчина должен если не побывать на войне, то хотя бы примерить военную форму!
– Ты, конечно, не права, Белка, но тем не менее я готов весь вечер пить за твоего рядового, но незаурядного брата. Олег!
Иванов выпил вместе со всеми.
– Шампанское – девицам, а мы… – Владик разлил водку по большим фужерам.
– Ешь активнее, братик. Ириша, положи ему.
Маленькая Ирина с короткой черной стрижкой с готовностью улыбнулась Иванову и принялась наполнять его тарелку.
– Ну, с приездом!
Выпили еще раз.
– Экая, право, гадость, – поморщился Владик. – Штык в землю – что дальше? – спросил он, закуривая.
– Да отстань ты, пусть отдыхает, – сказала Алла.
– Исторический факультет, – ответил Иванов.
– Почему именно истфак? – удивился Владик.
– Я так решил.
– Как вы могли заметить, мой брат очень разговорчив. Просто не остановишь…
– На истфаке огромный конкурс, – пожал плечами Леша. – Погоди… Владик, а ведь Парфенов…
– Это вариант, – оживился Владик. – Имеет смысл позвонить.
– Не надо звонить, – сказал Иванов.
– Тебя это никак не касается. Просто узнать ситуацию…
– Если узнаю, что кто-то кому-то звонил – сразу заберу документы.
– Не надо, Владик, – сказала Алла.
– Извини, старик, по-моему это не тот, случай, когда надо проявлять принципиальность… Вольному воля, конечно…
– Что ж ты дерганый такой, – наклонился к Иванову Толик. – Забудь, как кошмарный сон. Напейся, проспись и забудь, – он разлил водку.
Иванов выпил, не дожидаясь тоста. Алла тревожно смотрела на него.
– Не имел чести – это юмор? – громко спросил Иванов.
За столом замолчали, все повернулись к нему – разговор давно шел о другом, и никто не понял, о чем речь.
– Почему ты, и ты, и никто из вас не был в армии?
– В общем-то, я отметился на сборах, – улыбнулся было Владик. – Ну, видишь ли, старик… если серьезно, я считаю, что каждый должен заниматься своим делом, – медленно, осторожно сказал он. – Я закончил институт и аспирантуру, и… Старик, – он поднял ладони вверх, – если ты считаешь, что я не прав…
– Значит, есть люди первого сорта и люди второго сорта?
Алла опустила голову, остальные быстро, искоса переглянулись, как врачи при больном: тяжелый случай.
Иванов почувствовал, что все, предел, он встал в напряженной тишине, толкнув стол, вышел в темный коридор, запинаясь о чьи-то туфли и сумки, рванул замок и побежал вниз по лестнице. Вывалился в ночной двор, ударил кулаком в наждачный ствол тополя, еще, еще, изо всех сил, чтобы почувствовать боль. Качаясь, громко всхлипывая, он пошел к скамье, сел, вцепившись обеими руками в сиденье.
Тихо подошла Алла, села рядом.
– Что случилось, Олежка?
– Александр умер.
– Господи, когда? Почему?
– Понимаешь… он умер, а я жив… с вами здесь…
– От чего он умер?
– Потом…
Алла обняла его, прижалась щекой к плечу.
– Разогнать их?
Иванов кивнул.
– Только ты не уходи никуда, ладно? Сиди здесь, они тебя не заметят. Я сейчас вернусь. Только не уходи, хорошо?
Она скрылась в подъезде. Через некоторое время вышел Владик, за ним остальные, они прошли через двор, негромко переговариваясь. Иванов услышал голос сестры: «Я сама не знала…»
Алла вернулась:
– Пойдем домой, – повела к дому…
Иванов лежал в постели, смотрел в потолок, на квадраты света от уличного фонаря. Он затаивал дыхание, сильно зажмуривался, но слезы все не кончались.
Алла закрыла дверь комнаты, быстро сняла халат и легла рядом, завернувшись в свое одеяло.
– Я ведь совсем не знала его, – тихо сказала она. – Только то, что ты писал.
Она протянула руку, коснулась его лица, провела по волосам.
– Все-таки ты не один, нас двое…
Утром Иванов, уже в форме, на цыпочках вошел в комнату, посмотрел на спящую сестру, положил на стол записку: «Я в Калуге» – и тихо прикрыл дверь.
Носатая девица, кокетливо поглядывая на Иванова, быстро заполнила документы, вернула военный билет.
– И все?.. – удивился Иванов.
– А что еще? – засмеялась девица. – За паспортом в милицию. Там с четырех сегодня.
Иванов вышел из маленького желтого здания военкомата на тихую улицу. Глянул на часы и неторопливо двинулся куда глаза глядят. После столпотворения московских улиц Калуга казалась сонной и безлюдной.
Он купил сигареты в киоске, закурил и перешел через дорогу, к старой, красного кирпича школе с белыми колоннами на крыльце. Постоял, глядя на окна своей школы, и побрел вниз, к реке. Сзади внезапно, как выстрел, грянул школьный звонок – Иванов вздрогнул и оглянулся. Тотчас захлопала входная дверь, на улицу хлынула шумная толпа…
…мальчишек и девчонок в одинаковой синей форме.
– А Петух опять к мамочке намылился! – завопил Малек.
– Держи его! Конвой! – чубатый Карабан и рыжий Мотя схватили Олегу, выкрутили руки за спину и торжественно повели по улице. Толстый Слон подталкивал сзади, Малек забежал вперед и закричал: – Внимание, внимание! Пойман особо опасный преступник!
Девчонки-одноклассницы, хихикая, расступались, пропуская процессию, прохожие неодобрительно оглядывались.
На узкой немощеной улице, зажатой между заборов частных домов, прохожих не было, игра стала скучной, и Олегу отпустили. Малек, забежавший сзади, изо всех сил толкнул его в спину, Олега упал лицом в подмерзшую грязь, поднялся, держа ладонями вверх грязные руки, растерянно глядя на перепачканную форму.
Потом нянечка Наташа ожесточенно отскребала грязь от его брюк. Олега стоял рядом в трусах и ботинках.
– Ни стыда, ни совести. Конечно – не свое, так можно гадить… Ух, так бы и дала! – она замахнулась брюками на Олегу. – Уйди с глаз долой!
Она выгнала Олегу в коридор. Тут его подхватили Слон и Мотя и, давясь от смеха, затолкнули в девчоночью спальню. Девчонки визжали и отворачивались, потом кинулись щипать, лупить его тапочками и подушками. Олега, закрываясь руками, всхлипывая, рвался из комнаты, но Слон и Мотя крепко держали дверь снаружи…
По узкой немощеной улице Иванов медленно подошел к старому двухэтажному зданию детского дома, бросил сигарету в урну и толкнул тяжелую дверь. В обе стороны от вестибюля тянулись длинные коридоры, на второй этаж вела лестница с набитыми на перила деревянными плашками, чтобы не катались верхом, откуда-то доносился топот и многоголосый гомон, по лестнице вприпрыжку сбежал малыш, замер, с настороженным любопытством разглядывая незнакомого солдата: – Дяденька, вы к кому?
Иванов не ответил, он смотрел в загадочную глубину коридоров, откуда…
…доносился радостный крик: «Новенькие-е!» Вскоре они с Белкой стояли уже посреди галдящей толпы, их спрашивали о чем-то, теснили, задние поднимались на цыпочки. Олега растерянно вертел головой, Белка крепко держала его за руку.
Потом Олега в одних трусах стоял перед врачом.
– Ничего не болит?
– Вот и хорошо, – врач зачем-то осмотрел его волосы и повернулся к бумажкам на столе. – Сестру позови.
Олега вышел в коридор, заправляя рубашку в брюки. С другого края двери, там, где разболтанные петли отошли от косяка, двое старших мальчишек заглядывали в щель.
– Клевая телка, – сказал один.
– Дай я… Пусти…
– Зачем же вы подглядываете? – сказал Олега.
– Отвали, – один из ребят оттолкнул его.
– Акакич! – шепнул другой, и оба отскочили от двери.
Подошел воспитатель в очках, худой и длинный, ободряюще улыбнулся, взял Олегу за руку и повел по коридору. В спальне усадил на кровать. Следом втянулась гомонящая толпа мальчишек, расселась напротив.
– Знакомьтесь, это наш новенький, Олег Петухов. Меня зовут Аркадий Яковлевич. Вот здесь ты будешь спать, вот твоя тумбочка. Туалет и умывальник тебе ребята покажут. Я думаю, вы подружитесь. Все будет хорошо, – он снова улыбнулся и потрепал его по волосам. – Немножко подстричься надо будет.
Акакич ушел, и Олега остался один под любопытными взглядами.
– Эй, как там тебя… Петухов, – белобрысый толстый Слон, развалившийся на кровати у окна, прищурившись, разглядывал его. – Ты как сюда попал? Предки есть?
– У меня мама в командировку уехала.
– Ой, держите меня! – захохотал остроносый вертлявый Малек. – У него мама в командировку уехала! Твоя мамочка тебя сюда сплавила, а сама теперь мужика будет ловить!
– Неправда. Зачем ты так говоришь, – удивился Олега. – Когда она вернется, она меня заберет.
– Ой, не могу! – Малек повалился на кровать и задрыгал ногами. – Наша мама придет, молочка нам принесет, Петухова заберет!
– Малек, не суетись, – скомандовал Слон. – А ты, Петух, принеси воды. Пить что-то хочется… Мотя, покажи.
Мотя вложил в руку Олеге стакан и кивнул:
– Пойдем, умывальник покажу.
Ночью, лежа на узкой скрипучей кровати с лиловым чернильным штампом на наволочке, посреди большой темной комнаты, где стояли впритык еще восемь таких же кроватей, висели на вешалке одинаковые школьные курточки, а под ними выстроились одинаковые черные ботинки, Олега тихо заплакал, уткнувшись в подушку.
– Кто там сырость разводит? – недовольно спросил Слон.
– Это Петух мамочку вспомнил, – тотчас отозвался Малек. Он накрутил на себя простыню, повязал на голову полотенце и, вихляя бедрами, прошелся по спальне. Со всех сторон послышался приглушенный смех, – Олежечка! Сынулик! Это я, твоя мамочка! Я уже вернулась! Где же ты, мой сладенький? – он пошел от кровати к кровати, заглядывая в лица хохочущих ребят. – Не он… И это не он. Фу, какие гадкие рожи! Ах, вот ты где! – он принялся гладить Олегу по голове. – Не плачь, я тебе конфетку принесла. На, покушай! – и Малек стал запихивать Олеге в рот скомканный фантик.
Олега, захлебываясь слезами, зарылся головой под подушку…
Утром в столовой Слон взял его компот.
– Это мой стакан, – растерянно сказал Олега.
– Перебьешься. Тебе мамочка сто тыщ компотов купит, когда вернется, – ответил Слон…
У дверей столовой Олега подождал Белку. Она вышла с девчонками-одноклассницами.
– Ну, как ты, Олежка?
Олега жалко улыбнулся:
– Они говорят, что мама никогда за нами не вернется.
– А ты не слушай. Мы ведь с тобой знаем.
– Это, что ли, брат? – спросила кудрявая красотка Любаня, – Во кадр растет! – она ухватила Олегу двумя пальцами за нос, – Подрастешь – поженимся! Возьмешь меня?
Олега растерянно кивнул. Девчонки засмеялись и пошли дальше.
В спальне, когда одноклассники, уже в форме и с портфелями, устроили кучу-малу у дверей, Слон сказал ему:
– Портфель мой возьми.
– Чего это? – опешил Олега.
Но Слон уже вышел. Портфель стоял на его кровати. Олега нерешительно посмотрел на него, кинулся было за ребятами, потом вернулся, взял портфель и побежал догонять Слона.
Тот на ходу нахально заигрывал с Любаней. Любаня снисходительно поглядывала на него сверху вниз: Слон едва доставал ей до плеча, и рядом с ним Любаня выглядела совсем взрослой женщиной. Олега догнал было их, но не лезть же, в самом деле, в разговор, – и он поплелся сзади с двумя портфелями…
Вечером Олега, разложив на тумбочке учебник, старательно писал в тетрадке. Слон сидел на своей кровати, задумчиво разглядывая заляпанные грязью ботинки, потом приказал: – Петух, сюда!
– Сюда иди, говорю!
Олега подошел, остановился перед ним.
– Возьми щетку.
Олега протянул ему сапожную щетку.
– Давай! – Слон вытянул ноги.
– Ты что, обалдел? – Олега удивленно улыбнулся.
– Давай, не тяни кота за хвост.
– Почему это я должен чистить тебе ботинки? Сам чисть.
– Мотя, посмотри там… – Слон неторопливо поднялся.
Мотя выглянул в коридор и плотно закрыл дверь. Олега растерянно оглянулся: одни с интересом наблюдали, другие отводили глаза.
– Не будешь? – улыбаясь, спросил Слон.
– Не буду, – Олега отложил щетку.
Слон, улыбаясь, ударил его в лицо. Олега пошатнулся, вскинул руки, защищаясь.
– Еще? – улыбаясь, спросил Слон.
– Давай-давай, – Малек услужливо вложил щетку в руку Олеге. – Ну, вот так, вот так…
И Олега, присев, холодея от стыда и страха, в гробовой тишине стал чистить улыбающемуся Слону ботинки…
По заснеженной улице, согнувшись, Олега тащил пять портфелей: по два в руке и свой под мышкой. Слон с компанией, обнявшись, шагали впереди. Детдомовцы растянулись на всю улицу, играли в снежки, весело толкались…
В классе Олега, похудевший, потерявший румянец, сонно клевал носом. Учительница Марина Павловна, молодая, красивая, с ямочками на щеках, проходя мимо его парты, ласково потрепала его по макушке. Тотчас за ее спиной сидевший сзади Слон с размаху врезал кулаком по тому же месту. Олегин сосед, крепыш Сережа Новгородский, сведя брови, оглянулся на него, потом на Олегу: – Ты чего, Петух! – зашептал он. – Ты чего терпишь-то? Да я б ему морду за это разворотил! Чего, боишься? Давай вдвоем. А будет ерепениться, я ребят с улицы соберу, ну?
Олега съежился, испуганно глянул назад: не слышит ли Слон?
– Не надо, Серег… Это мы так… Я не обижаюсь…
– Ну и фиг с тобой. Шестери, как веник. А ко мне больше не суйся, я с шестерками не разговариваю! – Новгородский отсел на край парты…
На перемене в малышовый коридор спустилась Белка.
– Как ты, Олежка?
– Скоро мама приедет?
– После Нового года.
Олега вскинул на сестру потрясенные глаза:
– Ты же говорила – уже скоро!
– Она не может пока, Олежка…
Подкравшийся Слон в упор всадил в щеку Олеге жеваную бумагу с линейки. Алла схватила его за чуб.
– Ну, ты, мочалка… – процедил Слон, отступая.
Малек в это время подобрался сзади и задрал ей юбку.
Белка присела, прихлопнула юбку и повернулась к Мальку, Слон тотчас пнул ее ногой под зад, налетели все разом, Алла пошла от них, потом побежала, Мотя засвистал ей вслед, Малек заорал: – А трусы-то синие!
И все подхватили:
– Синие! Синие!
Олега стоял, опустив голову, чуть не плача от позора и бессилия…
Потом была контрольная, Олега сидел один – Новгородский пересел на другую парту – и торопливо решал примеры на бумажке.
– Давай быстрей, – Слон пихал его в спину.
Олега передал ему решения, а с соседнего ряда уже протягивал свой вариант Карабан.
Прозвенел звонок, Олега лихорадочно писал в своей тетради.
– Все. Все. Сдаем! – торопила Марина Павловна. – Олег!..
После уроков она сидела в пустом классе, положив руку на голову стоящего рядом Олеги. Тут же виновато горбился Акакич.
– Не понимаю, что происходит, – говорила Марина Павловна, – Все хуже и хуже, с двойки на тройку. Сегодня опять: из четырех примеров один решил.
– Что с тобой, Олег?.. Ведь в той школе отличником был, – пояснил он учительнице. – Может, тебя ребята обижают?
Олега видел, что в дверную щелочку смотрит бдительный Малек, чуть слышно промямлил:
Около аптеки Малек остановился и вручил Олеге рецепт и мелочь.
– А сам чего? – спросил Олега.
– Меня здесь уже знают. Давай!
Олега зашел в аптеку, выбил в кассе чек. Малек следил за ним через окно. Олега неуверенно подал в окошечко чек с рецептом. Аптекарша взяла рецепт, подняла брови и оглядела сжавшегося перед ней мальчишку. Помедлила, но все-таки выложила две упаковки лекарства.
Малек, радостно хихикая, запихнул их в карман.
– А зачем тебе? – спросил Олега.
– Дурак ты, Петух! – засмеялся Малек. – Это же от триппера! Девкам из седьмого за червонец продам!.. Только Слону не говори, понял? Отнимет, гад…
Они быстро пошли по морозной вечерней улице, в толпе спешащих по домам людей.
– Леш, а ты почему на базе? – спросил Олега. – У тебя нет никого, да?
– Не, меня мать в роддоме бросила. У меня губа заячья была, подумала – урод родился. А мне потом операцию сделали. Видишь, шрам, – он задрал верхнюю губу. – Незаметно, правда?
– Она тебя все равно найдет потом, – убежденно сказал Олега.
– Не, у нас если берут, то совсем мелюзгу. Если до школы не взяли, то все… Ты чего, правда, думаешь – тебя мать заберет? Дурак ты, Петух! У нас только у Моти никого нет, у остальных у всех есть.
Известный прозаик и кинодраматург Юрий Коротков - автор популярных повестей "Азария", "Виллиса", "Абориген", "Дикая любовь". Обратились мы с ребятами 1 1-х классов к повести Ю.Короткова "Седой", опубликованной в журнале "Мы" (№7 за 1993 год), совершенно случайно.
Ознакомившись с примерными темами выпускных сочинений, мы решили испробовать свои силы, в частности, в обзоре материалов "Литературной газеты", молодежных журналов. В библиотеке взяли подшивки журналов. Юность", "Ровесник", "Мы". И вот те, кто работал с журналом "Мы", открыли для нас повесть Ю. Короткова "Седой". Прочитали ее все с большим интересом.
Чтобы урок носил форму диспута, нужна была предварительная работа: добиться обязательного знания текста каждым учеником, подготовить вопросы. Вопросы в сильном классе можно принести сразу на урок, в слабом - вывесить заранее:
1. О чем и о ком эта повесть?
2. В чем прав и неправ главный герой повести Олег Петухов-Иванов:
с 1-е детском доме;
б) в армии;
в) в доме (взаимоотношений с сестрой, отношение к матери, к друзьям)?
3. В чем обвиняет Олега воспитатель детского дома Акакич? Согласен ли ты с ним? И как понимает это герой повести?
4. Кто прав и на чьей ты стороне? (Работа над отрывком о "непротивлении злу насилием ".)
5. Изменился ли герой к концу повести и в какую сторону?
6. Что ты считаешь наиболее важным для себя в этой повести? Твое личное отношение к герою и событиям, описанным в повести.
Урок удался. Разговор получился большой, горячие споры разгорались вокруг многих деталей, описанных в повести.
О чем эта повесть? Почему она взволновала меня?
Думаю, потому, что она о нас, о нашем времени, о парне, который чуть старше нас, о его нелегком детстве и, наконец, о службе в армии, где царит дедовщина, ломающая судьбы молодых людей. И еще, говоря словами героя повести, о том, что "...главное - душу спасти, не озвереть... Пока твоя душа не озлобилась, значит, зло еще не победило..."
А как не озлобиться, как не подпустить зло в свою душу, когда вокруг тебя зло? Зло с самого детства... Когда родная мать сдает двух своих детей в детский дом, чтобы устроить свою жизнь, выйти замуж. Никак не может понять этого маленький мальчишка Олег Петухов: "Неправда! Вы врете все, она вернулась, она-меня искать будет. Я ей все про вас расскажу, все, она вам покажет!"
Это же невероятно, как можно не озлобиться на весь мир маленькому человеку. Униженному, обиженному, битому одноклассниками, которые заставляли его выполнять роль "шестерки": чистить ботинки, заправлять постель, нести по пять портфелей, решать за них контрольные работы, а самому "...все хуже и хуже, с двойки на тройку" учиться. Это, по-моему, сверх человеческих сип.
Да, как бы тяжело и обидно ни было, Олег почти смирился со своим положением, почти сдался ("Не надо, Серег... Это мы так... Я не обижаюсь...")
На мой взгляд, вот это "почти" - это какая-то надежда на то, что мать придет за ним и за его сестрой, что она найдет его. После очередного неудачного побега к матери "...седая прядка в волосах стала шире, захватила чуб и висок", "глаза смотрели спокойно и хоподно". Произошел какой-то перелом в душе Олега. Он сопротивляется, дерется, борется за свою свободу, независимость, за честь своей сестры Белки: "Убью! Всех убью!".
Прав Олег, что начинает бороться, но (именно в этом я вижу главную мысль автора) он глубоко неправ в том, что отвернулся, не помог оказавшемуся в беде, живет сам по себе, сам за себя...
Да, в повести дважды подчеркивается эта мысль: первый раз в детдоме, а потом в армии, когда Олег "...мыл трубы", когда сержант Люкин отправляет в пургу солдата Чеботаря за своим "дембельским" альбомом в казарму, и Чеботарь погибает. А Олег отворачивается: "Я бы не пошел". Опять только за себя.
И по отношению к матери он очень жесток. Не может простить ей детского дома.
(Здесь споры, полярные мнения, и учителю важно сделать заключение самому.)
С Акакичем согласен полностью. Нельзя быть таким, как Олег.
Ну почему же этот взрослый человек, умный Акакич, не пришел Олегу и другим на помощь?
А можно ли вообще помочь детям в этой ситуации? Оградить их от "слонов" в детском доме? От "дедов" в армии? Может быть, действительно надо за себя бороться самому?
Большую роль в судьбе Олега сыграл, на мой взгляд, Александр - "маршальский сынок", который бросил университет, потому как "папенька" туда его "пропихнул".
(Здесь уместно выразительное чтение отрывков из повести: от "Скоро сусликов привезут" до "Я свое отпахал, я свое получу!" стр. 68, от "Слушай, Олег..." до "Ты же больше виноват, чем этот недоумок Люкин.;." стр. 82, от "Не непротивление злу..." до "Вот такая сказка" стр. 79-80.)
Учитель, выслушивая мнение ребят, помогает разобраться в поведении героев, увидеть их жизненную позицию, есть пи "внутри стержень" и каков он, не подгнил ли. Можно ли оправдать или осудить Олега? Уместно вспомнить библейское: "Не суди, да не судим будешь".
Вновь обращаемся к тексту. Прочитали ответ на этот вопрос героя и решили записать его в свои записные книжки: "Что бы ни случилось, как бы больно ни было - только не пустить зло в свою душу. Даже если оно завоюет весь мир, пока существует твоя душа, куда им хода нет, - зло еще не победило!"
Видимо, гибель Александра, его разговоры с Олегом сделали свое дело, и, я думаю, герой изменился в лучшую сторону, понял свою неправоту, так как в конце повести автор отправпяет его на могилу к матери, от которой он когда-то отказался.
Надо оставаться человеком, то есть нам необходимо взглянуть на себя глазами Александра (другого героя повести) и определиться: если есть в нас что-то от Опега, то лучше постараться избавиться от этого быстрее, потому как рано или поздно каждый это сделает. Так лучше - раньше.
Может быть, я излишне подробно привела примерные ответы ребят, но я получила огромное удовлетворение от этого урока. И, как результат, ученица моего класса на выпускном экзамене, выбрав тему "Мой любимый журнал", показала прекрасный опыт обзора журнала "Мы" и самостоятельно проанализировала повесть Ю.Короткова "Седой". Это была работа претендентки на медапь. Она рискнула.
Клара ГАЙСИНА
